Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Шрифт:
У аппарата был сперва Алексеев, – и жаловался ему князь на Гучкова, и просил пригласить всех Главнокомандующих в Петроград на этих днях. Потом вызвали Милюкова, и тоже нелегко разговаривать после давешнего.
В 11 часов вечера, распаренный, вышел князь из аппаратной – из довмина, – и ещё на улице не сразу сообразил надеть шляпу.
140
Позавидовали бы лучшие парижские санкюлоты, какую мы революцию устроили в петроградском
Ещё в ранние дни революции, когда городской думе и значения не придавали, а общий напор был сокрушительный, сопротивляться никто и не мыслил, – втолкнули в городскую управу силой Совета, без выборов, группу как бы рабочих депутатов, а среди них успел Гиммер направить и своего приятеля Никитского, профессионального революционера, который по толчку и докатился до поста товарища городского головы. Кажется, невелика должность? – ого, ещё как пригодилась. Сейчас, когда революция в крупных контурах пошла на попятный, – Никитский в городской думе устроил такую славную социальную революцию – Гиммер от души хохотал, безкорыстно наслаждался.
А что ж, будете знать: истинная цель всякой революции – социальная, а не политическая! Только перехлестнув социальный рубеж – революция исполняет свою историческую роль.
И всё совершилось в три дня. 26 апреля, зазвав на хоры побольше своих, Никитский произнёс в думе публичный доклад – «Об увеличении содержания городским служащим и рабочим», а именно: всем трамвайщикам и рабочим – немедленно – и вдвое! Прибавка, не виданная ни в России, ни в Европе! От старых гласных какой поднялся шум: касса пуста, откуда брать? отложить обсуждение, проект должен быть проверен финансовой комиссией. А трамвайщики с хор: никаких «отложить», завтра не выедем на линию!! А рабочие с хор – прямо матом в гласных. Пришлось просить гласных-социалистов идти на хоры уговаривать рабочих дать думе два дня для обсуждения. Рабочие с трудом согласились: только если завтра выдать каждому рабочему городского хозяйства по 50 рублей авансу и объявить им безплатный трамвайный проезд.
Но два дня прошли в ещё худшей суматохе – и никакого согласия в думе не состоялось до заседания 28-го, когда снова навалили непрошеные гости на хоры ещё в большем числе, вот балкон обвалится. Цензовые гласные уж как ни объясняли, выступало их человек тридцать: нельзя увеличивать расходы, не имея сперва источников покрытия; у нас и так дефицит 68 миллионов, а при этом требовании станет 93; единственный источник городского дохода был трамвай, но и он перестал его приносить, Петроград – горький бедняк. Повысить плату за трамвай с 10 копеек – до 15? до 30? удорожить воду, газ? Никитский им криком: «Найдёте! Трясите сундуки богачей! Банки дадут! – а нет, так рабочие возьмут силой!», – и с хор одобрительный рёв. И часть гласных дрогнула – и с гласными-социалистами уже получилось большинство. И новый либеральный городской голова (по духу похожий на князя Львова) возгласил: «Светлее смотреть в будущее, не бояться расходов, диктуемых жизнью. Мы сильны доверием населения, а средства как-нибудь найдём». И проголосовали всё повышение в полном объёме, да сверх того двухмесячные в год наградные, и ещё квартирные.
Это приняли 28-го. А 29-го заявили бунт городские канцелярские служащие: хотя от нас требуется образование, знания – а теперь рабочие будут получать больше нас, даже судомойки и сторожа? Требуем устранить несправедливость! Требуем удвоить и наши оклады, и срочно! – иначе прекращаем работу. Никитский предложил добавить и им, это будет ещё 5 миллионов.
Отлично! Раз начавшись, социальная революция уже не может быть остановлена!
Но только вот эти немногие радости, да ещё своя газета, свой капитанский мостик, откуда можно и швырнуть в лицо правительству и страстно договорить, в чём не удалось убедить на Исполкоме. Тучи апрельского кризиса нисколько не разошлись, гроза не освежила, атмосфера оставалась дряблая, пакостная. Блестящий эпизод апреля, изумительное по силе и красоте народное движение – этот замечательный эпизод революции не стал вехой для её новой поступи, но Исполком малодушно положил свою силу и власть к ногам буржуазии, когда, напротив, она заслужила экзекуцию. За какое жалкое правительственное «Разъяснение», никуда вперёд не продвинутое, – заплатили советским вотумом поддержки займа – займа затягивания войны, удар в спину германской социал-демократии, позорный день Совета! С недосягаемых высот февральской победы – и к такому безславному падению демократии! Обыватели из исполкомской правой, поссибилисты, всё погубили – попали в руки плутократии, заложили основы бургфридена с империалистическими кадетскими патриотами! Мелкобуржуазная часть Исполкома, слепой и глухой Церетели, готовы создавать блок с «живыми силами буржуазии».
И какие потоки инсинуаций против большевиков! (Да никак не доказано, что стреляли ленинцы, а гораздо верней тут действовала рука черносотенной провокации из бывших царских полицейских сфер.) Ну подождите, вы сами поднимете на себя бурю, и Ленин вам ещё покажет!
Вне себя! вне себя был Гиммер! – хотя, конечно, успокаивал себя, что всё вытекает из непреложных классовых тяготений.
Но не было другой платформы борьбы за Совет, как оставаться активным членом ИК. Потерпев поражение в исполкомском голосовании позавчера, Гиммер с новой силой сеял в газете аргументы: войти в коалицию и стать твёрже, а буржуазных министров сделать нашими заложниками. Конечно, да: это – заведомо неустойчивая и мимолётная комбинация. Но пока большинство Исполнительного Комитета и не хочет брать в руки власть полностью (а может быть, через 3–5 недель мы уже и дозреем?) – то ничего другого пока не остаётся.
Утром вышла газета – а днём стало известно об отставке Гучкова. Все эти дни сфокусировавшись на Милюкове, Гиммер как-то упустил из виду Гучкова. Ну что ж, тем более! Этого и можно было ожидать. По всем своим воззрениям и прошлой деятельности Гучков и не был способен усвоить принципы новой свободной России – свобода и равенство в казарме, превращение солдат в граждан. Непримиримый враг демократии, он по мере сил нам мешал, а теперь вот ушёл – и это как раз знак, что остальное правительство не хочет порвать с демократией! И созрело для коалиции с социалистами.
С другой стороны, правда, ослабил позиции Керенский своей истерической речью: до сих пор революция так любила его – и к чему вдруг эти «взбунтовавшиеся рабы»? – свинцовый дождь в рабочие сердца и сладкая кость буржуазной прессе, так и накинулись обсасывать, чего сами сказать не смели: катимся в гибель! Стал – меньше, меньше уважать Гиммер Александра Фёдоровича: нет выдержки, а без этого революционер погиб. Откуда такой пафос отчаяния?
А Исполком сегодня же вечером думал сделать два важных шага двумя воззваниями – и собирал Совет. Совет – послушен, у него своих лидеров нет, утвердит что угодно. Гиммер уже прочёл эти два подготовленных воззвания, прочёл буквально в ужасе. И нечего было ему на Совете делать, – а пошёл.
Из ревности. В том же самом Морском корпусе, где полтора месяца назад голосовал Совет его великий Манифест 14 марта, – теперь собирались топить его в соглашательском болоте, и не было у Гиммера сил помешать. Но – посмотреть этот спектакль, потравиться.
Теперь не стояли, теперь густо сидели в большом зале на скамейках, свезенных из разных помещений города. Не пошёл Гиммер в президиум, затиснулся среди высоких плеч и голов, не всё хорошо и видел.
Чхеидзе – а становится он всё потерянней, и голос слабей, произносит вступление, половине зала неслышное, из фраз, которые ему навеял Церетели. Что мы не можем кончить войну мановением руки и надо приложить усилия, чтобы фронт не дрогнул и чтобы каждый солдат знал, для чего он держит винтовку в руке.
Сразу и выложил всю соглашательскую программу. Оглушительный поворот! – Совет рабочих депутатов начинает поддерживать империалистическую войну?
Но только начиналось. Теперь Скобелев звонким пустым голосом стал делать доклад. Мы хотим мира скорого, но не сепаратного. Мы не хотим заключать его за спиной Франции и Англии и остаться одни и быть раздавленными.
И собрал аплодисменты. Настроение даже советской массы сильно отклонилось от мартовского.
Скобелев – яркий пример ходячего пустого места, такой он был и всегда. Сплошное недоразумение, что он руководит именно международными делами, совсем же ему недоступными.