Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Шрифт:
Не вздрогнули министры, не откинулись, не запротестовали. И даже – Львов понимающе кивнул. А Некрасов – горел встречным взглядом. Он только должен был держаться в министерских приличиях, а по духу-то он был почти советский.
Милюкова – они уже сговорились сдать?
Но сколько же образумляющих ударов должно было прийтись по их головам за эти два месяца, чтобы размягчить их так к сегодняшнему дню! (Владимир Ильич будет доволен этим наблюдением.) Не без влияния остались тут и крайние лозунги большевиков, ещё и до Ленина, когда их Каменев выдвигал. В те дни он самостоятельно угадывал и выражал эту линию публично, именно это он и говорил в конце марта на Всероссийском совещании советов,
Церетели, после паузы, читал дальше. Наш второй пункт: дальнейшая демократизация армии. И – и! – укрепление её боевой силы и способности к оборонительным – и наступательным! – действиям.
Этот пункт – из сложнейших для любой головы. И Каменев в своих речах старался не выражаться слишком конкретно, чтоб не схватили в капкан. Он больше нажимал на то, чтобы сговориться с угнетёнными классами других стран и так покончить лить кровь. А его обзывали благодушным мечтателем и добивались: а пока угнетённые народы не восстали – нашу армию сохранять? или сложить оружие и распустить по домам? Вот в этом проклятом пункте наиболее не хотелось Каменеву быть опасно чётким, он отвечал: сохранить мощь армии как оплот против контрреволюции. Нет, а против немца? И приходилось выражать: да, сложить оружие была бы политика рабства, а не политика мира, надо отвечать на пулю пулей. (Приехал Ленин – и как же голову мылил, что это выражено неполитично и в корне неправильно.)
Но здесь, сейчас, большевицкий взгляд не побеждал, напротив, качнулся маятник в другую сторону – и вот сам Исполнительный Комитет позорно предлагал готовность армии к наступательным действиям! – ещё бы это не было министрам приятно! Они конечно всецело согласны.
А третий пункт условий ИК – был самый сгусток социализма: контроль над производством, над транспортом, над обменом и распределением продуктов, а в необходимых случаях и государственная организация производства. Да тут порядочные буржуазные министры должны были просто встать на дыбы! Но эти – о, как они были уже озабочены и сокрушены: по самому социалистическому пункту они меньше всего и возражали! – так они тянулись за коалицией, сами уже не способные ни на что.
Даже на переговоры не похоже – настолько нет борьбы. (Да трём против тринадцати – много и не поспоришь?)
И ещё эшелоном шли три социалистических пункта: всесторонняя защита труда; государственное регулирование землепользования, готовить переход земли к трудящимся; и возложение финансовых тягот на имущие классы; – и против всего этого Некрасов нисколько не возражал, а Львов и Терещенко осторожно: что надо обсудить детали.
А дальше что ж? – демократическое самоуправление да Учредительное Собрание – тут демократам и спорить не с чем.
Из тринадцати большинство молчало (вчера накричавшись). Тем более наблюдатели. Сидел Каменев и удивлялся: как негромко происходит смена государственного пути всей России – с буржуазного на социалистический. (Но Ленину – этого будет мало, ничто.)
Теперь список этих условий – опять же восемь условий, как и в марте, – передали Львову. Он медленно читал, и началось обсуждение пункта за пунктом.
И мало же имели министры сил для устойчивости и борьбы. По грозному первому пункту, не отстаивая ни единой милюковской позиции, только и нашлись прибавить: что не прямо переговоры с союзниками об изменении договоров, а подготовка переговоров. Хорошо. И что коалиционное правительство отвергает сепаратный мир, но война и мир – лишь в согласии с союзниками. Исполкомцы переглянулись,
Когда очень прижимают, приходится и большевикам говорить: «отвергаем сепаратный мир». Но без надобности – не следовало бы вот так опрометчиво фиксировать. Как будто мы к сепаратному и не призываем, а свобода в формулировках должна остаться. Такова ленинская школа. К счастью, сейчас от наблюдателя не ждали ни высказывания, ни подписи.
И даже так выразился Львов с дружественной улыбкой, что вручённые условия, по существу, суть продолжение и развитие той политики, которую Временное правительство и до сих пор осуществляло, – и поэтому какие ж могут быть существенные возражения? он не предвидит их и от большинства министров.
И так – ещё раз был явно зачёркнут и сдан Милюков.
Ещё несколько мелких поправок, вот по земельному вопросу. О, разумеется, во Временном правительстве нет никого, кто бы сомневался в неизбежности перехода всей земли в руки крестьянства. – (Заметим: как и нет сомнений в республиканском строе, так что все главные задачи Учредительного Собрания уже выполнены, – посмеивался Лев Борисыч под усами.) – Но вот с этим регулированием землепользования – надо бы несколько конкретизировать. И всё-таки указать, что до Учредительного Собрания мы никак не властны решать…
Тут устроили небольшой перерыв. Церетели потел над редакцией. Каменев, зная за собой способность находить удачные компромиссные формулировки, подошёл к нему и, не удержался (узнал бы Ленин – дал бы нагоняя!), тихо посоветовал, как выразиться: регулирование – в интересах трудящегося населения и чтоб обезпечить наибольшее производство хлеба. (Баланс.)
Церетели оценил остроумие ситуации – совет от противника и этого совещания, и этой коалиции. И вписал.
А Каменев, заняв опять кресло, анализировал своё двойственное самочувствие. Был ли он действительно противник этой коалиции? Как большевик – да, теперь вынужден быть непримиримым противником. Но как-то, до приезда Ленина, он иронически предлагал меньшевикам: раз вы всё равно правительство поддерживаете, вам же Плеханов советует входить, – так и входите. (И про себя не считал это такой уже шуткой.)
Сейчас Лев Борисович чувствовал себя тут хорошо, на месте. Идёт спокойное, серьёзное обсуждение, без жгучих выкриков и брани, так характерной для Ленина, – в тишине устрояется судьба огромной страны на путях же социалистических, в дальнейшее развитие революции, – чего ж ещё желать? И каких б'oльших уступок можно было бы требовать от этих буржуа, согласных остаться в правительстве – даже, даже и на таких условиях!
На самом деле – конечно же это было правильное решение, сохранение социального равновесия в такой неустойчивой обстановке, только так и может сейчас составиться власть. И он сам, серьёзно говоря, даже охотно вступил бы министром, и нисколько не хуже, чем другие члены ИК. И совсем не из честолюбия, не из властолюбия, их не было у Льва Борисыча, – а просто для разумного порядка.
Но будет сегодня вечером выступать на Совете публично, и вынужден будет возглашать: вся власть – Совету.
И обо всём здешнем придётся подробно докладывать Ленину – и с подсмешкой. Хотя на самом деле ничего тут язвительного не усмотришь.
Уйти из партии? – на такой резкий шаг Лев Борисыч не мог решиться. Он рассчитывал, что сами обстоятельства постепенно отрезвят Ленина.
Схватиться с Лениным в поединке и сметь его переспорить – мог единственный человек, брат жены. Лев Давыдович. И он – вот-вот, на днях ждётся. Но он и в большевики не записан, он реет вне партий, у него действительно орлиный полёт, – и Каменев робеет и перед ним, как и перед Лениным.