Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого
Шрифт:
И вырвавшись, тем схватчивей думаешь: а те, наши там, оставшиеся?
Оставался бы и Федонин дальше там, если б не удались долгие переговоры о взаимном освобождении части врачей. Немцы долго корректировали списки, вычёркивали просимых русской стороной, вставляли кандидатов своих. Всего, тремя группами, теперь возвращались в Россию девяносто врачей. Их вторая группа должна была приехать в Петроград вчера поздно вечером, но поезд сильно задержался в пути – и вот дотягивался только утром 5 мая.
От Торнео в одном вагоне с врачами ехало семеро возвратных эмигрантов – все из Нью-Йорка, там они кучились в какой-то газете
Врачам из плена это дорожное соседство пришлось растравой. «Революционные эмигранты» эти годы давали себя знать и военнопленным – но не сухарями и не лекарствами, а листовками на каком-то жаргонно-подбойном языке, и много – за отделение Украины, за панисламизм. И – брошюрами, ярую всё мерзость о России; подписывались: «комитет интеллектуальной помощи русским военнопленным». (И это немцы аккуратно передавали в лагеря, всё безплатно.) А теперь вот, революция произошла, – эти острословцы, не те, так эти, спешили на неё.
Такие попались врачам первые соотечественники.
Спешили – а их в Канаде задержали англичане дольше трёх недель, – и они очень негодовали все, а особенно едко Троцкий:
– Канальи! Мы, революционные интернационалисты, устояли в величайшей мировой катастрофе на позициях анализа, критики и предвиденья, – чётким голосом звучал он в вагонном коридоре, – мы безупречные русские революционеры, и они это знают, а имеют наглость обращаться с нами, как с преступниками! И освобождали – тоже с насилием, не объясняя куда, взять вещи – и под конвоем. Ну, я сейчас Бьюкенена припру к стенке! И Милюкову тоже не поздоровится!
Он был очень нервен, да и другие с ним.
У самого Троцкого история тянулась ещё сложней: он и в Америку был лишь недавно выслан из Испании, и с большой обидой ругал испанские власти. А перед тем был выслан из Франции – и уж Францию и деятелей её искалывал саркастически. А всё произошло потому, считал он, что Европа до последнего издыхания царизма лежала под его лапой.
От поспешности, которая так и била из уст и глаз эмигрантов, – врачей охватывала тревога: что там правда делается впереди? Может быть – необратимое, чего мы совсем не знаем и куда вот не успеваем, опоздали? После застойных месяцев ощущали познобляющий напор этого внезапного темпа.
И конечно, между врачами и эмигрантами завязались споры. И весь день вчера не столько смотрели в окна на гущи елей, на росступ озёр, ещё подо льдом и снегом, на обкатанные дивные валуны – сколько друг на друга, с удивлением и раздражением, такие неожиданные были эти другие: страдания пленных были им ничто? а Германия – не враг? и Англия – хуже Германии?
Эмигранты подёргливо не скрывали своего пренебрежения к простодушному патриотизму врачей.
– Взгляды, которых не могу принять, – изгибал Троцкий крупные насмешливые губы, – как не могу есть червивую пищу. Гонят человеческую саранчу на войну, я этого навидался ещё на Балканской. Забывают, что у солдат тоже есть нервная система. И что матросы – не самая малоценная часть военного корабля. А матросы во всех восстаниях всегда самое взрывчатое. Нет, война кончена, война проиграна,
Врачи изумлялись: так что ж? пусть наши губернии, и кусок Франции, и вся Бельгия и Сербия остаются под немцами – а мы предадим тех, кто нам верен, и протянем руку тем, кто хочет нас задушить? Просто – не воевать дальше, а Россию пусть ограбят и опозорят? Как можно новую русскую жизнь начинать с растраты национального наследства?
Эмигранты сыпали в ответ: война была реактивом замыслов капиталистов всех стран… социально соблазнённый пролетариат… перерезывают друг другу глотки во имя интересов своры богачей, мошны капиталистов…
Так что? получается – не важно, кто начал войну? она бы всё равно началась? замыслили капиталисты всех стран, не важно, что начала Германия, она как бы и не начинала?..
Сперва Федонин больше говорил с каким-то крайне неприятным, невежественным, но агрессивным типом, Володарским, – с лихорадочными глазами и лихорадочной быстрой речью, с сильным акцентом. Он швырял:
– Да русская армия неизменно была бита и в XIX и XX веке, она годится только против отсталых племён!
Это слышать было невозможно! чт'o он говорил офицерам той самой армии! Но тут на выручку ему поспешил красноречивый, легконаходчивый Троцкий:
– А что же можно найти бездарней, чем русские войны и русская внешняя политика за последние сто лет? Только и могли гнать туркменов да теснить китайцев. А то всегда: не те союзники, не те цели, не те способы и не в тех местах! Кого благодетельствовали – Австрию, Болгарию, все натянули России нос. От Крымской – проиграны все войны подряд. Одну выиграли – на зимних перевалах, огромной кровью, – так ещё хуже проиграли за берлинским зелёным столом. Это ещё чудо, что Россия не крахнула раньше, царская дипломатия всё к этому вела.
И опешишь. И сразу не найдёшься. Вспоминать Отечественную войну? Только и остаётся. Ну а – сейчас:
– Ведь Германия же первая напала на нас?
Да не на того напал Федонин.
– Не нужно нам этого вероломного безпристрастия в плоскости фальшивого объективизма!
Тут, в вагонном разговоре, Троцкий, кажется, и двадцатой доли своей энергии не дарил, но внимательно выщупывающие глаза за пенсне иногда не удерживали вспышек.
– Война так запредельно ужасна, что рабочий класс каждой страны её не простит. И, возвратившись с войны, – сметёт буржуазный порядок в каждой.
– А если не сметёт?
– Ну, – обильные полустоячие волосы его подрагивали, – тогда я стану мизантропом. Это будет в каждой стране, и поэтому не важно, кто сейчас формально окажется победителем, важно бросать оружие и не поддерживать войны ни часа. Мир идёт – к полному объединению. И всякая попытка отстаивать независимость отдельной страны – реакционна.
– Ну так всё и захватит Германия!
– Нет, всё захватит международный революционный пролетариат. Но как переходная ступень, – не совсем охотно оговорился, – что ж? Германия по своему капиталистическому развитию так далеко ушла и обладает такими колоссальными экономическими и культурными ресурсами, что она единственная могла бы, в случае победы, объединить весь цивилизованный мир и так сыграть прогрессивную роль.