Красное на красном
Шрифт:
— Да, — изрек он, — я, ик, пьян… Но у меня, ик, есть причины. — Капитан еще раз грохнул кружкой об стол. — Эта сволочь… Суза-Муза… покусилась, ик, на мою честь!
— На вашу честь? — тонко улыбнулся клирик. — Вы отнюдь не похожи на даму, тем более способную вызвать желание у графа.
— Разрубленный Змей, — проревел Арамона, — вы что, с крыши грохнулись? Этот гад украл мой, ик, орден и мои, ик, штаны. И повесил, ик. В трапезной!
— Значит, вертелом дело не кончилось? — кивнул священник. — Я так и думал… Итак, вы празднуете воссоединение с вашими многоуважаемыми панталонами?
— Змеюка, — укоризненно пробормотал Арамона, у которого ярость сменилась жалостью к своей персоне, — как есть, аспид. Никто меня не понимает… Только б в душу плюнуть… А эти шестеро, чтоб им… Так хорошо, ик, все было. Поймал я этого, ик, сыночка… И Его Прио… приовсященство хотел… А тут эти… шестеро! Врут ведь… Все мне врут… А Суза-Муза… И маршал, ик, еще… При всех… Никто меня…
— Прекратите ныть и отправляйтесь спать.
— Нельзя, — неожиданно твердо произнес капитан и хитро посмотрел на Германа: — Я, ик, на службе. У меня шесть арестованных крамольников. Надо устроить, ик, допрос. — Капитан попробовал встать, но зад не желал отрываться от кресла. — Тогда пусть, ик, приведут их сюда. Они, ик, в Старой галерее.
— В Старой галерее?! — Ирония и равнодушие с лица священника исчезли в мгновение ока. — С ума сошли?! Осел! Кого вы там заперли?!
— Я вам не осел, — поднял толстый палец Арамона. — Я, ик, капитан королевской гвардии! А запер я преступников! Этого, сына Эгмонта, запер и этих, как их…
Но отец Герман уже не слушал. Священник, как ошпаренный, выскочил из Арамонова кабинета, только дверь хлопнула. Арнольд некоторое время смотрел вслед исчезнувшему гостю, потом помянул Чужого с его тварями и потянулся было за кружкой, но передумал, осоловело захлопал глазами и повалился головой на стол, счастливо миновав сковородку с уцелевшей одинокой колбаской. Раздался оглушительный храп.
4
Таким отца Германа унары еще не видели. Мало того, что священник был хоть и в черном, но вполне светском платье, он был бледен, как полотно.
— Что здесь было?! — Глаза олларианца остановились на Паоло. — Что вы видели?
— Ничего, — отважно соврал кэналлиец, старательно заслоняя остатки пиршества и слегка захмелевшего Дика. — Совсем ничего.
— Ничего? — На лице клирика недоверие боролось с облегчением.
— Нет, здесь есть очень спокойно, — сказал Норберт, — только достаточно холодно.
— В любом случае вам здесь нечего делать. — Отец Герман поднял повыше свечу, но не жалкому желтому язычку было рассеять вековой мрак. — Вы сейчас разойдетесь по своим комнатам. Утром я с вами поговорю. Со всеми по отдельности. Идемте.
Священник пошел первым. Прикрывавший отступление Паоло, оглянувшись по сторонам, исхитрился сунуть осунувшийся мешок в пасть камина — отец Герман не заметил. Священник лично развел унаров по комнатам и ушел, Ричард слышал, как в замке повернулся ключ. Юноша немного постоял посреди комнаты, затем сел на краешек постели. В голове шумело, но спать не хотелось. Странно, в галерее он почти не мерз, а сейчас его прямо-таки колотило.
Вспомнив, что говорил комендант надорского замка капитан Рут, Дик торопливо разобрал постель, разделся, бросил пропитавшуюся сыростью галереи одежду на стул и, обнаженным, замотался в шерстяное одеяло. Ветеран был прав, дрожь понемногу отступила.
Который сейчас может быть час? До рассвета далеко, это точно. Будь небо ясным, Дик прикинул бы время по звездам, но их не было. Ни единой.
Неужели отец стал одним из призраков Лаик? Он учился здесь, это так, но душа Эгмонта Окделла принадлежит Надору, он должен вернуться домой, а не сюда, в этот жуткий монастырь с его холодом и злобой. Почему, ну почему отец не услышал?! И кто те дворяне, которые шли впереди него? Как там оказался он сам?
Тот, кто встретит свою тень, умрет, но Дик вспомнил о том, что видел себя, лишь сейчас, да и то с непонятным равнодушием. Все мысли юноши занимал герцог Эгмонт. Почему отца видел только он? Норберт с Йоганном клянутся, что последний рыцарь был в лиловом плаще герцогов Ноймаринен, Арно померещилось алое, а Альберто с Паоло и вовсе видели только монахов…
В сказках призраки разговаривают с родичами — просят исполнить клятву или отомстить, но Эгмонт Окделл не заметил сына. Не заметил, не услышал, не оглянулся. Когда Дик узнал о гибели отца, ему удалось не заплакать. Может быть, потому, что рядом были люди, для которых он отныне становился герцогом Окделлом, а Окделлы не плачут. Мать не простила бы ему слабости, и он выдержал, но сегодня Дик был один, и еще его не оставляло чувство, что он в чем-то виноват — чего-то сделал не так, не понял, не сумел…
Проклятые слезы, не считаясь с фамильной гордостью, норовили вырваться на волю, и Дик вцепился зубами в подушку. Он не станет реветь. Не станет и все! Окделлы не плачут. Надо думать о чем-то хорошем, о дне, когда он вернется домой, увидит мать, сестер, Рута с его неизменной табакеркой, старую Нэн, рыжих окделлских гончих…
— Ричард, ты спишь?
— Паоло?!
— Ты не против?
Еще бы Дик был против! Паоло оказался хорошим парнем, и потом эта ночь… Она никогда не кончится!
— Я рад, заходи, садись.
— Некогда, мне нужно срочно ехать, но я должен тебе кое-что сказать. Это старое. Очень старое, но оно принадлежит тебе.
— Ты уезжаешь? — Дикон ничего не понимал. — С кем, куда?
— Так получилось, — улыбнулся кэналлиец, — запомни: «Их четверо. Всегда четверо. Навечно четверо, но сердце должно быть одно. Сердце Зверя, глядящего в Закат».
— Кого?
— Не нужно ничего объяснять. — Отец Герман все в той же черной одежде стоял в дверях. — Рэй Кальявэра, пора. Следуйте за мной.
Кэналлиец быстро глянул на Дика — он хотел что-то сказать, но олларианец не дал ему такой возможности. Под немигающим взглядом священника Паоло наклонил в знак прощания голову и вышел, клирик последовал за ним, но на пороге оглянулся.
— Лучшее всего, тан Окделл, если вы ляжете спать и все забудете. Вы ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете! И во имя Четверых будьте осторожны. Прощайте. Постарайтесь понять, что нет ничего тише крика и туманней очевидности. Если вы это уразумеете, возможно, вам удастся спасти хоть что-то. Или спастись самому.