Красношейка
Шрифт:
Остановив «форд» перед вращающейся дверью, Харри выпрыгнул из машины и кинулся в отель. Когда он ворвался в людный холл, посетители на секунду притихли, ожидая, что сейчас произойдет что-нибудь необычное. Но нет, это был всего лишь мужчина, выпивший слишком много в День Конституции, — такое они уже видали. И холл снова заполнился ровным гулом. Харри подошел к одной из этих идиотских стоек-«островков».
— Мы рады вас приветствовать этим утром, — услышал Харри женский голос.
Дежурный администратор, девушка с высокими бровями и светлыми, похожими на парик кудерками, смерила
— Бетти Андресен, сейчас я буду говорить вполне серьезно, так что слушайте внимательно. Я из полиции. В вашей гостинице — человек, готовящий покушение.
Бетти Андресен посмотрела на этого высокого, небрежно одетого мужчину с красными глазами, по которым сразу было видно, что он пьян, или сошел с ума, или и то и другое. Она внимательно изучила предъявленное им удостоверение. Потом снова посмотрела на полицейского.
— Как его зовут? — наконец спросила она.
— Синдре Фёуке.
Ее пальцы пробежали по клавиатуре.
— К сожалению, в нашем отеле не останавливался никто с таким именем.
— Черт! Тогда наберите: «Гюдбранн Юхансен».
— Никакого Гюдбранна Юхансена тоже нет, господин Холе. Может быть, вам нужна другая гостиница?
— Нет! Он здесь, он сейчас в своем номере.
— Так вы с ним говорили?
— Нет, нет, я… это долго объяснять. — Харри провел рукой по лицу. — Так, так, так… Надо подумать… Ему нужен номер на верхнем этаже… Сколько у вас в гостинице этажей?
— Двадцать два.
— А сколько людей живут выше десятого этажа?
— Боюсь, что очень много.
Харри потряс кулаками в воздухе и посмотрел на администратора.
— Ну, конечно, — прошептал он. — Это дело рук Даниеля.
— Простите?
— Поищите в списке Даниеля Гюдесона.
А что будет потом? Этого старик не знал, «потом» для него не существовало. Во всяком случае, до нынешнего момента он об этом не задумывался. На подоконнике стояло четыре патрона. Темное золото гильз сверкало на солнце.
Старик снова посмотрел в прицел. Птица еще не улетела. Он узнал ее по ржаво-красному пятну на горле. Его тезка. Он направил прицел в толпу. Посмотрел на людей, стоящих у заграждений. И вдруг — знакомое лицо. Неужели?.. Он настроил резкость. Да, вне сомнения, это Ракель. Но что она делает на Дворцовой площади? А вот и Олег. Кажется, он только что выбежал из детской процессии. Ракель взяла его на руки. Ракель сильная. У нее сильные руки. Как у матери. Вот они пошли к караульному помещению. Ракель посмотрела на часы. Она как будто ждет кого-то. На Олеге та самая куртка, которую он подарил ему на Рождество. «Дедова куртка», так они ее прозвали. Кажется, мальчик уже из нее вырос.
Старик тихо рассмеялся. Значит, осенью надо будет подарить ему новую.
Боли вернулись — на этот раз без предупреждения. Старик скорчился, беспомощно хватаясь за воздух.
Вспышка озарила окоп, и он увидел бледные лица других солдат и их тени, что, казалось, ползли к нему по стенам окопа.
Стало темно, и старик почувствовал, что стоит ему провалиться в эту тьму, и боли отступят. Винтовка упала на пол, насквозь потная рубашка липла к телу.
Старик выпрямился и снова положил винтовку на подоконник. Птица улетела. Он снова прицелился.
В прицеле снова показалось это лицо. Обычное мальчишеское лицо. Мальчик уже свое отучился. А Олегу надо учиться. Это последнее, что старик сказал Ракели. Это было последнее, что он сказал сам себе перед тем, как застрелить Браннхёуга. В тот день, когда заехал на Холменколлвейен за книгами, Ракели дома не было, так что старик открыл дверь своим ключом, вошел и случайно увидел на столе конверт. В конверте было письмо на бланке российского посольства. Прочитав и отложив его в сторону, старик посмотрел в окно. В саду еще кое-где лежал снег, уцелевший после весеннего ливня, — предсмертная агония зимы. Старик принялся один за другим открывать ящики стола. В них были еще письма: на бланках норвежского посольства, на обычной бумаге, на салфетках и вырванных из блокнота листках. И всюду стояла подпись Бернта Браннхёуга. Старик вспомнил о Кристофере Брокхарде.
Ни одному русскому черту не позволено так запросто стрелять по нашим.
Старик снял винтовку с предохранителя. Его охватило удивительное спокойствие, оттого что вдруг вспомнилось то, как легко было перерезать глотку Кристоферу Брокхарду и застрелить Бернта Браннхёуга. «Дедова куртка», новая «дедова куртка». Он выдохнул и положил палец на курок.
Крепко сжимая в руке универсальную магнитную карточку, Харри добежал до лифта и успел просунуть ногу между уже закрывающимися дверями. Двери снова открылись. Пассажиры лифта в недоумении уставились на него.
— Полиция! — закричал Харри. — Всем выйти!
Через секунду в лифте уже практически никого не было — как в классе после звонка на большую перемену — и только один мужчина лет пятидесяти, с черной козлиной бородкой, в синем полосатом пиджаке, с пышным праздничным шарфом и налетом перхоти на плечах, не торопился уходить:
— Любезнейший, это вам не полицейское государство. Мы с вами в Норвегии.
Обойдя его, Харри зашел в лифт и нажал на кнопку «22». Но человек с козлиной бородкой не унимался:
— Я жду аргументов, почему я как налогоплательщик должен…
Харри достал револьвер Вебера:
— Слушай, налогоплательщик, тут у меня целых шесть аргументов. Вон отсюда!
Время бежит и бежит, скоро начнется новый день. Когда взойдет солнце, мы сможем разглядеть его получше и увидеть, друг это или враг.
Враг, враг. Так или иначе я все равно его пришибу.
А как же «дедова куртка»?
Замолчи, «потом» для тебя не наступит!
Лицо в прицеле такое серьезное. Улыбнись, мальчик.
Предательство, предательство, это все предательство!
Курок дошел почти до предела, нейтральная полоса пройдена. Не думать ни о звуке, ни об отдаче, пусть все будет как будет.
Раздался выстрел. Старик не был к этому готов. На долю секунды стало совсем, совсем тихо. Потом послышался рокот эха. Звуковая волна полетела над городом. В ту же секунду тысячи остальных звуков оборвались.
Харри бежал по коридорам двадцать второго этажа, когда вдруг услышал выстрел.
— Черт! — прошипел он сквозь зубы.