Красношейка
Шрифт:
Синдре вдруг прислонился к Гюдбранну и начал ковыряться ногтем в патроне.
— Вот те на! — Он посмотрел на Гюдбранна и оскалил свои гнилые зубы. Его бледное небритое лицо было так близко, что Гюдбранн почувствовал отвратительный гнилостный запах, впрочем, все они здесь так пахнут. Синдре поднес палец к лицу. — Кто бы мог подумать, что у этого Даниеля столько мозгов, а?
Гюдбранн отвернулся.
Синдре с интересом рассматривал кончик пальца:
— Но он их не особо использовал. А то бы той ночью он не вернулся назад с ничейной полосы. Я слышал, вы хотели дать деру. Ну да, вы же были это… хорошими друзьями.
Сначала
— Немцы и не думают дать нам отступить, — продолжал Синдре. — Мы здесь все передохнем, все до последнего черта. Нет, вам надо было драпать. Большевики, по крайней мере, обошлись бы не так, как Гитлер, с такими парнями, как ты и Даниель. В смысле, с такими хорошими друзьями.
Гюдбранн не отвечал. Тепло уже достигло кончиков пальцев.
— Мы решили удрать туда этой ночью, — сказал Синдре. — Халлгрим Дале и я. Пока не поздно.
Он извернулся в снегу и посмотрел на Гюдбранна.
— Чего ты боишься, Юхансен? — сказал он и снова оскалился. — На кой, по-твоему, мы сказались больными?
Гюдбранн сжал пальцы ног в сапогах. Теперь он их уже практически чувствовал. Стало тепло и хорошо. Но вместе с этим ощущалось еще кое-что.
— Ты с нами, Юхансен? — спросил Синдре.
Вши! Да, ему стало тепло, но он не чувствовал вшей! Прекратился даже свист ветра под каской.
— Так это ты распускал те слухи, — сказал Гюдбранн.
— Чего? Какие еще слухи?
— Мы с Даниелем говорили о том, чтобы уехать в Америку, а не бежать к русским. И не сейчас, а когда война закончится.
Синдре пожал плечами, посмотрел на часы и поднялся на колени.
— Попробуй только, я пристрелю тебя, — сказал Гюдбранн.
— Из чего? — спросил Синдре и кивнул на детали пулемета, разложенные на одеяле.
Их винтовки были в укрытии, и они оба прекрасно понимали, что, прежде чем Гюдбранн успеет сбегать туда и обратно, Синдре будет уже далеко.
— Оставайся тут, Юхансен, и подыхай, если охота. Передавай привет Дале и скажи, что пришла его очередь.
Гюдбранн сунул руку под куртку и достал штык. Свет луны сверкнул на потускневшем стальном лезвии. Синдре покачал головой:
— Парни вроде вас с Гюдесоном — фантазеры. Убери нож, пойдем лучше со мной. Сейчас русским по озеру подвезут провизию. Свежее мясо.
— Я не предатель, — ответил Гюдбранн.
Синдре встал.
— Если ты попытаешься заколоть меня штыком, голландцы на посту прослушивания услышат нас и поднимут тревогу. Подумай башкой. Кому из нас они скорее поверят, что он пытался предотвратить побег другого? Тебе, о ком уже ходят слухи, что ты намылился удрать, или мне, члену партии?
— Сядь обратно, Синдре Фёуке.
Синдре рассмеялся:
— Дрянной из тебя убийца, Гюдбранн. Ну, я побежал. Дай отбежать метров на пятьдесят, а уж потом поднимай тревогу, и всем будет хорошо.
Они посмотрели друг на друга. Между ними начали падать пушистые хлопья снега. Синдре ухмыльнулся:
— Снегопад и лунный свет одновременно — редкое зрелище, а?
Эпизод 12
Окрестности Ленинграда, 2 января 1943 года
Окоп, в котором стояли четыре человека, находился в двух километрах севернее их участка фронта, как раз там, где траншея поворачивала назад и почти делала петлю. Человек с капитанскими знаками различия стоял перед Гюдбранном, переминаясь с ноги на ногу. Был снегопад, и на фуражке у капитана уже лежал приличный слой снега. Эдвард Мускен стоял рядом с капитаном и смотрел на Гюдбранна одним широко открытым глазом, другой опять был наполовину прикрыт.
— So, — сказал капитан. — Er ist hin"uber zu den Russen geflohen?
— Ja, — повторил Гюдбранн.
— Warum?
— Das weiss ich nicht. [10]
Капитан посмотрел в небо, цыкнул зубами и топнул ногой. Потом кивнул Эдварду и, буркнув что-то роттенфюреру, немецкому ефрейтору, бывшему при нем, попрощался. Снег захрустел у них под ногами.
— Вот так вот, — сказал Эдвард. Он по-прежнему смотрел на Гюдбранна.
— Да-а, — протянул Гюдбранн.
— Расследовать тут особо нечего.
10
— Итак, значит, он бежал на ту сторону к русским?
— Да.
— Почему?
— Я не знаю. (нем.)
— Да уж.
— Но кто бы мог подумать! — Его открытый глаз продолжал пристально и неподвижно смотреть на Гюдбранна.
— Тут постоянно дезертируют, — сказал Гюдбранн. — Если бы они расследовали каждый случай…
— Я говорю, кто бы мог подумать такое о Синдре! О том, что он выкинет что-нибудь подобное.
— Нет, но ты же видишь, — сказал Гюдбранн.
— Да, не слишком замысловато. Вот так встал и убежал.
— Конечно.
— Потом, с пулеметом промашка вышла. — Голос Эдварда был полон холодной насмешки.
— Да.
— И ты даже не смог докричаться до голландцев.
— Я кричал, но было уже слишком поздно. Было темно.
— Была луна, — сказал Эдвард.
Они посмотрели друг на друга.
— Знаешь, что я думаю? — спросил Эдвард.
— Нет.
— Нет, знаешь, по тебе же видать. За что, Гюдбранн?
— Я не убивал его, — взгляд Гюдбранна был прикован к огромному глазу Эдварда. — Я пытался отговорить его. Но он даже слушать меня не стал. Просто убежал. Что я мог поделать?
Они стояли, наклонившись друг к другу, тяжело дыша, и пар от их дыхания тут же уносил ветер.
— Я помню, когда в последний раз ты так выглядел, Гюдбранн. Той ночью, когда ты убил того русского у нас в блиндаже.
Гюдбранн пожал плечами. Эдвард положил ему на плечо руку в обледеневшей рукавице:
— Послушай. Синдре не был хорошим солдатом. Пожалуй, даже хорошим человеком. Но мы-то приличные люди, нам надо пытаться при всем при этом соблюдать какие-то нормы и ценности, понимаешь?
— Теперь мне можно идти?
Эдвард посмотрел на Гюдбранна. Слухи о том, что Гитлер одерживает победу далеко не на всех направлениях, стали доходить и сюда. Соответственно, увеличилось и число норвежских добровольцев, и на смену Даниелю и Синдре пришли двое мальчишек из Тюнсета. Все время новые, молодые лица. Кто-то запоминался, кого-то быстро забывали, когда он погибал. Даниеля Эдвард запомнит, он знал это наверняка. Точно так же, как и то, что очень скоро лицо Синдре сотрется из его памяти. Сотрется… Через несколько дней Эдварду-младшему исполнится два годика… Эту мысль он не стал додумывать.