Красные бригады. Итальянская история левых подпольщиков
Шрифт:
На заводе наши листовки распространялись самыми простыми способами: раздавали из рук в руки во время внутренних маршей, оставляли на столах в офисах профсоюза, в раздевалках, на конвейерах. Время от времени, чтобы создать сюрприз, кто-то придумывал новый, более или менее изобретательный способ: например, засовывал их в трубки пневматической почты, и они попадали прямо на столы сотрудников и руководителей.
В то время мы еще не были в подполье. Все участники движения знали нас. И на заводе многие, включая профсоюзных активистов и рабочих, которые присоединились к другим внепарламентским формированиям, знали, кто мы такие и что мы делаем. Мы участвовали в общественных дебатах. Мы жили в квартирах, снятых под нашими
Вообще нашу историю надо рассматривать не как непрерывный линейный маршрут, а как череду прерывистых событий: иногда просто по воле случая или под давлением внешних обстоятельств. Прежде чем стать бригадиром, в возрасте тридцати лет, я прожил совершенно разные отрезки существования.
Но чтобы понять мой путь, наверное, самое простое – это сделать длинный прыжок назад. И начать с самого начала.
Горы Торре Пелличе
Я родился незадолго до полудня 23 сентября 1941 года в Монтеротондо, недалеко от Рима. Моей матери было восемнадцать лет, и она приехала из Апулии, чтобы работать в городе.
В Риме она работала горничной в доме одной старушки, где и познакомилась с моим отцом, Ренато Дзампа, который в то время был офицером армии. Это была короткая и простая история между мужчиной и молодой женщиной: однако, этого было достаточно, чтобы я появился на свет. Я узнал, кем был мой отец, когда уже был взрослым, лет в двенадцать-тринадцать, и когда после войны он пошел работать в административные отделы кинотеатра.
Ренато Курчо и Мара Кагол
Конечно, моя мать не могла держать меня с собой в Риме. Поэтому, когда мне было несколько месяцев, она отвезла меня в Торре Пелличе, в Пьемонт, маленькую горную деревушку, которая является столицей вальденсов. Там жили ее братья, Армандо и Дуилио, и сестра Нина, которая работала медсестрой в туберкулезной больнице. Меня оставили на попечение деревенской семьи Пашетто, которая с любовью воспитывала меня до десяти лет.
День моего рождения, как мне сказали коммунистические астрологи, знаменует собой переход из созвездия Девы в созвездие Весов, а мой асцендент расположен между Скорпионом и Стрельцом: как бы говоря, многогранная личность, сочетающая аналитический ум, адаптивность, неясный сернистый шарм, сопровождаемый врожденным призванием к тишине и самообладанию, почти цыганским стремлением к независимости и приключениям.
Должен сказать, что сходство есть. Но не вдаваясь в более сложный самоанализ, хочу лишь отметить, что ни одна астральная связь, не говоря уже о реальных данных о моем характере, не указывает на склонность к насилию. Скорее наоборот: я склонен к спокойной веселости, являясь антиподом любой воинственной мифологии.
На протяжении многих лет я получал многие из своих гороскопов в тюрьме, обычно их присылали неизвестные дамы, увлеченные этой темой. Но больше, чем астрология, меня интересовал мифолого-символический анализ моего рождения и моего имени. Равноденствие 23 сентября считалось священным для богов днем «возрождения». Согласно древним мифам, в этот день, несмотря на титанов, разорвавших его тело на куски, и богиню Геру, которая их подстрекала, Дионис возродился. Если добавить к этому тот факт, что имя Ренато, очевидно, происходит от слова «возрождаться» (лат. renascere – прим. переводчика), то я думаю, что предвестники одной из главных характеристик моей жизни налицо…
Повторяющаяся способность начинать все сначала. Моя история может быть прочитана как последовательность «перерождений» и прерываний: характеристика, которую я считаю положительной.
Я часто начинал делать одно, а потом делал другое. Встречи с людьми и опыт почти всегда приносили мне сюрпризы и новизну. И я принимал их способность ставить под сомнение мою жизнь через радикальные скачки непрерывности.
Фрейдисту я мог бы рассказать об одном моменте из своего детства, мне было около шести лет, когда я ходил во сне. В доме в Торре Пелличе я вставал посреди ночи, чтобы пойти и посидеть на подоконнике, выходящем на улицу. Однажды я споткнулся о стул, поранился и внезапно проснулся, совершенно не понимая, почему я нахожусь там, а не в своей постели.
Потом детский сомнамбулизм прошел, и я почти забыл о нем. Но несколько лет назад, в тюрьме, Массимо Беллоги, товарищ по колонке Вальтера Алазии, рассказал мне, что в детстве он тоже страдал лунатизмом и обычно сидел на пороге. Он объяснил это тем, что в то время его отец уехал, бросив семью. Тогда я понял, что, вероятно, подходил к окну, чтобы дождаться не только отца, о котором я не знал, кто он такой, но и матери, которая была далеко и которую я редко видел.
В шестнадцать лет у меня начались более близкие отношения с матерью, которую я тогда называла не мамой, а Иоландой. Она была для меня скорее другом и советчиком, чем материнским присутствием. Только в последние годы я стала называть ее мамой, и мне казалось, что она была рада этому.
В этот момент фрейдист мог бы предаваться размышлениям.
Юнгианцу я мог бы сказать, что сильные символы моего детства связаны с природной средой, в которой я вырос: горы, долины, родники и все, что они символизируют. Меня не увлекали никакие исторические личности, в том числе и потому, что я начал увлекаться политикой довольно поздно, когда уже учился в университете Тренто. Но и не сразу.
Еще в детстве меня привлекала охота на орлов и серн, которые потом становились чучелами. Все мои детские мифы были анимистическими мифами, вращающимися вокруг горного мира: самые красивые вершины, заколдованные леса, самые труднодоступные животные, следы на снегу… Я не случайно выбрал университет Тренто: скорее потому, что он находился посреди гор, чем из-за нового факультета социологии. И не случайно я женился на Маргерите Кагол, которая тоже была любительницей гор. Мы проводили недели и недели, бродя по Валь-ди-Фасса, Валь-ди-Брента и Валь-ди-Генова в поисках источников: это было постоянное изумление перед различными вкусами этих вод.
Гора встречает бури, ветер, снег и солнце, никогда не меняясь. В лучшем случае она подвергается небольшой эрозии. Я прожил восемнадцать лет в тюрьме в довольно каменистой местности, умудряясь принимать все, что на меня обрушивалось, не слишком расстраиваясь. Из источников бьют питательные воды с самыми разнообразными вкусами. В своей жизни я вступал в отношения со многими разными людьми, активно отдавая и получая множество даров.
Думаю, этого достаточно для юнгианца.
Красные бригады – это всего лишь глава в моей жизни. Абсолютно столичное приключение, в которое я также ввязался в результате ряда удачных обстоятельств и которое, возможно, представляет собой форсирование в отношении моего характера и воображения.
Что касается символической ориентации моего взгляда, то она не кажется мне аномальной или даже оригинальной особенностью. Я считаю, что нормальное общение между людьми в основе своей питается символическим содержанием: поэтому я склонен считать, что тот, кто думает, что его отношения с существами и вещами не пронизаны символами, на самом деле является человеком, который не очень хорошо знает свои механизмы общения. Я всегда был убежден, что каждый из нас – это скопление символов, которые, к сожалению, общество сводит к каракулям.