Красные финны
Шрифт:
— Давай.
— Работаю сейчас исправно, и эту обиду забывать начал. И мне тут верят. От той веры люди больше и излечиваются. У меня же для больных почти ничего и нет, а народ валом валит. Казачки станичные и бабы из приисков. Не в район едут, а все хотят, чтобы я их лечил. Знаю я ихнюю беду, и у всех она тут одинаковая — непосильная работа, не женская. В студеной воде вместе с казаками час за часом невода тянут… Приходит такая и жалобу свою рассказывает. И я ее тоже допытываю, хотя все уж не хуже ее знаю. Для вида это делаю, чтоб веру внушить.
— Тут
— Ой, как больно, доктор!
— И тут?
— И тут.
Обследую ее кругом. Это и для вида, и чтоб самому убедиться. Порошки, какие есть, или капли выписываю. Всякие, лишь бы не вредные были. Скажу одной, чтобы до еды принимала, а другой — чтобы вечером, к ночи ближе. Кому восемь капель назначу, а другой пять или десять. Совет даю верный: в холодную воду не иди покамест и ноги в тепле держи. Скажи своему казаку, чтоб от цепа на молотьбе тебя освободил. Не бабье это дело! Встречается потом на улице или которая и сама поблагодарить заходит:
— Полегчало, доктор. Как полегчало!
Вера, Михалыч, первое дело… И надо уметь внушить ее людям…
В Будюмкане казаков не застали. В ожидании нападения они оборону держали на подступах к станице. Некоторые в тайгу сбежали. Подальше от греха! Казачки дома, да дети малые и немощные старики. Может, и они побаивались, но вида не подавали. Держались хорошо:
— На ихнюю вражью сторону велят переходить. А которые несогласные, тех тут и убивают. Казаки, которые робели, в тайге ховаются. Кроме строевых. Те, известное дело, оборону держат, либо на разъездах-патрулях…
— Вы как остались?
— Мы — бабы. И куда нам с детишками? Пускай хоть тут убивают, хоть что делают… Подаваться нам некуда. И не может того быть, чтоб они сюда прорвались. Не позволят этого наши казаки…
Подошел командир группы содействия пограничникам. Видный казак, боевой. Винтовка у него и шашка. Граната одна, японская.
— Оборона надежная. На рассвете показались ихние всадники. Мы их обстреляли с большого расстояния, и они назад ускакали. Наши посты потом заметили: в сторону Чирени подались. Три группы. По неполной сотне в каждой…
— Давно это было?
— Нет, недавно. Сразу после второго чаю.
— Что там случилось, на Газимуре? От кого и как вы об этих событиях узнали?
— Вчера ночью, на пятое, сотский — исполнитель по-нынешнему — прибежал: «Беги, — говорит, — в Совет! Срочно!» В такой час в Совете никого не бывает. Сторож, один казак из Дакталги и этот исполнитель, что меня вызывал. Кого-то тот казак щупал у нас и народ смущал. И меня пугать начал:
— Беги, — говорит, — и свою группу распускай! Пусть всякий сам спасается, как умеет. Сила на вас идет! Не совладать вам. Сколько казаков на том берегу погубили-перебили! О боже ж ты мой! Власть там теперь совсем другая…
Не стал я его слушать и в холодную посадил. Часового поставил. Там он и теперь. Дробину, начальнику заставы, сообщил и тревогу поднял Разведку выслал. В пути
— Этим берегом можно добраться до Чирени?
— Трудно. Лесом только можно. Поселок — на том берегу.
— Ну что ж, держите оборону и станицу не бросайте! Надо и тут охрану иметь, и связных оставляйте Словом, все у вас хорошо. Этого задержанного еще сегодня под конвоем направьте к Дробину.
К Чирени нам надо было пробиться непременно. Раз банда взяла курс туда, она может попытаться переправиться через реку и напасть на заставу. Или резню устроить в Чирени?
Путь оказался необычайно Тяжелым. И только часа через четыре, покалечив ноги коням, прибыли к Чирени. Наш берег, покрытый лесом, был немного выше, и поселок хорошо просматривался. Был он невелик, всего одна улица вдоль реки. За поселком — довольно широкое поле или заболоченный луг. Печи топились, что видно по дыму из труб, но людей на улице не было. Оседланные кони тремя группами, по полсотне в каждой, стояли в закоулках. Бандитские, конечно. Сами бандиты или забавлялись в поселке или уже чинили суд и расправу, как на Газимуре.
Подошел Черниговский:
— Давайте обстреляем коней из «пушек». Нервы казаков проверим и, может быть, отгоним их от поселка?
— Давай! Быстро только.
Такая «орудийная» стрельба почти безвредная. Забава больше, но иногда и не лишенная эффективности. Делалось это так: винтовки с мортирами устанавливались в неглубокой лощине или на обратном скате, как пушки на огневой. За ними, по числу мортир, взрывали ручные гранаты, имитирующие выстрел из орудия. Одновременно с этим стреляли гранатометчики. Таким образом, обороняющийся улавливал «пушечные выстрелы» и тут же над головой взрывы ружейных гранат, легко принимаемые за шрапнель. Точность стрельбы была ничтожной, и потери от такого огня незначительные, больше случайные. Но пугать можно было. Шутка ли, из пушек палят!
Здесь, в Чирени, переполох поднялся необычайный. Казаки этого «повстанческого полка» бросились к коноводам, сели на первых попавшихся коней и ускакали в сторону леса. Коноводы тут же погнались за ними. Многие кони, оставленные коноводами, без всадников скакали за «полком», а казаки, кони которых ушли или были захвачены другими, резво улепетывали последними.
— Ну и полк же! И порядки же у них! Коноводы-то что сделали…
— Бегут здорово. Тяжело будет таких догонять, но придется…
Обратный путь оказался еще более трудным. В топкое болото угодили, валунное, с глубокой и вязкой грязью между камнями.
Хорошо, что со мной был Черниговский. Молодой, но толковый командир, расчетливо смелый и в тайге разбирался. И товарищ что надо!..
После подавления мятежа мы навсегда потеряли Черниговского. Его даже и увольнять не стали, а изгнали. Кулацким сынком, говорили, он оказался. Может, и так. Но могло быть, что его родители уже после, во время его службы, кулаками стали?