Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
— Ну, что ты увидел? — спросил Азин.
Андрей рассказал о бронепоезде, попавшем в ловушку белых. Азин побежал ко второму и последнему своему бронепоезду «Свободная Россия». Потребовалось несколько минут, чтобы бронепоезд с Азиным вышел за семафор.
«Свободная Россия» дошел до разобранного пути; Андрей и Азин увидели — колчаковцы восстанавливают железнодорожный путь, а захваченный ими бронепоезд стоит у моста.
Азин скомандовал — бить по паровозу, по платформам.
Расстрел пленного бронепоезда был устрашающе точен: с каждым выстрелом взлетали доски,
— Бей по дворцам, лупи по хижинам! — неистовствовал Азин, разглядев плакат на одной из платформ.
Прямым попаданием удалось поджечь мост, над ним взметнулись султаны дыма.
Бронепоезд «Свободная Россия» возвращался назад, и грохот его блиндированных платформ наполнял утренние рощи. Азин рассказывал оцепившим его артиллеристам и пулеметчикам бронепоезда "о безумном азарте боев. Чем безудержнее говорил он, тем печальнее становился Андрей.
— Каких только глупостей не натворишь в азарте! Самые непристойные штуки выкидываешь,— признавался Азин, входя в легкомысленный раж. — Под Сарапулом случай был — стыдно вспоминать. Влетели мы со связным на вокзальный перрон, а поезд с убегавшими беляками только что стронулся, последний вагон еще у семафора виден. Связной ставит на рельсы опрокинутую дрезину и орет: «В погоню!»
Я с маузером в руке — на дрезину, и опомнились лишь у камского моста,, верст за десять от Сарапула. Приказываю остановиться, а связной: «Весь фронт хохотать будет, как мы вдвоем поезд преследовали». Да ты что такой унылый? — спросил Азин у Шурмина.
— Я из пулемета человек пятнадцать скосил, а ведь они такие же парни, одетые в шинели, как и мы. Понимаю— борьба классов,— а свыкнуться с убийством людей не могу.
— Тот, кто видит много смертей, не говорит о смерти,— сурово возразил Азин. — Он или дерется, или исчезает с поля боя. Бесследно! Навсегда! И никто не вспомнит, что был такой сентиментальный осел. Всякая идеалистика до боя и после боя опасна.
А бронепоезд «Свободная Россия» все громыхал и громыхал блиндированными вагонами: двойной гул — колес и орудий — сотрясал мокрые весенние рощи.
10
Вечер был насыщен спиртовым запахом пихтовой хвои, в окно купе смотрела вечерняя звезда — спутница всех влюбленных. Азин оглаживал теплые, мягкие, как лен, волосы Евы, и слушал ее, и смотрел на блестевшие из сумерек глаза. Она же нежно укоряла его в грубости, духовной и физической.
– — Но война же, война, война! — оправдывался он, сжимая ее голову своими сильными ладонями.
— Ты не задумываешься над своими поступками, не сдерживаешь своих порывов,— упрекала Ева. — Для чего ты стреляешь из маузера по дверям? За дверью может случайно человек оказаться. Смешно стрелять и над лошадиным ухом — животных так не дрессируют.
— А ты знаешь, как?
— Прекрасно знаю. Мой дядя Дуров самый знаменитый дрессировщик животных. Самый знаменитый в мире!
Он поцеловал ее в правый, потом в левый висок.
— Продолжай, продолжай перечень моих недостатков.
— Их бесконечно много,— засмеялась она, мерцая влажными молодыми зубами,— но я люблю тебя даже за твои недостатки. Чем больше
Вечерняя звезда, резкая, синяя, как осколок амазонского камня, сверкала в голых сучьях. Из осиновой рощи поднимались испарения прошумевшего дождя, деревья, рельсы, шпалы, вагонное окно были закрапаны дождем, и в каждой накра-пине вспыхивал синий свет.
— Чего бы ты сейчас хотела? — спросил он, беря ее похолодевшие пальцы.
— Чего бы хотела? Одеть бальное платье и протанцевать с тобой вальс, и чтобы играл оркестр и все смотрели бы, как мы танцуем. — Она рассмеялась при мысли о несбыточности своего желания.
Он обнял за плечи Еву, прижал к себе. Впервые он был счастлив по-настоящему и хотел бы дать своей возлюбленной все.
А жизнь Евы казалась ей самой совершенно фантастической, мир стал похож на какой-то постоянно меняющийся ландшафт. В этом мире русские раскололись на белых и красных. Красные—герои, белые — злодеи! Прямолинейному, пронзительному, как острие клинка, разграничению людей на две социальные
11
категории Ева научилась у своего Азина. Любовь — великая учительница.
— Где он? Я хочу его видеть! — раздался за вагоном знакомый голос.
—- Северихин! Вот гость нежданный! — вскочил на ноги Азин.
Северихин в брезентовом, заляпанном грязью плаще поднялся по ступенькам в тамбур, прошел в салон. Его обветренное, широкоскулое лицо снова показалось Азину земным и надежным; они обнялись, неловко расцеловались.
Я проскакал двадцать верст по невозможной дороге,— заокал Северихин, усаживаясь на диванчик.
— Отмахал ради меня?
Отчасти —да, но больше из-за Дериглазова. Правда ли что ты арестовал его? Правда ли, что его будет судить трибунал? - ^
Северихину, все эти недели ведшему арьергардные бои с колчаковцами, были неизвестны последние события в дивизии. Азии рассказал ему, что случилось под Бикбардой.
Я бы давно выпустил Дериглазова из-под ареста, да делото ушло в армейский трибунал. Поторопился, погорячился я тогда,—сознался он.
Торопливость хороша при ловле блох, — постучал фарфоровой трубочкой Северихин. — Глупо, глупо, как в анекдоте. Как в анекдоте про эсера, которого посадила губчека. Спрашивают эсера: «Что делал до семнадцатого года?» — «Сидел и ждал революции». — «Что делаешь теперь?» — «Дождался и сижу...»
Я виновен перед Дериглазовым, перед собственной совестью. Завтра Дериглазов снова будет комбригом, — окончательно решил Азин.
В салон вошел Пылаев, за ним мужчина — весь в черной хромовой коже. Не только куртка и брюки, но и фуражка и портфель были из черного хрома.
Пылаев представил незнакомца:
– — Следователь особого отдела Саблин.
— Послан к вам для проверки классового состава командиров, — добавил Саблин.
— Прошу! — показал Азин на стул. Самоуверенный вид следователя насторожил его, он не терпел, чтобы кто-то пренебрегал им, и на самую легкую дерзость отвечал двойной дерзостью.