Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
Андрей выбежал на кухню, прижался разгоряченным лбом к окну, ничего не слыша, кроме стучащего сердца. Феона подошла сзади, положила ладонь на его плечо.
— Я тебя люблю, и ты не сердись. Все будет по-настоящему, когда я стану твоей женой. А для этого надо...
— Приобрести для -любви позолоченную раму?—не дослушав, спросил Андрей.
— Надо, чтобы согласился отец.
— Я выпрошу у него согласие.
— Он сказал, мне еще рано замуж.
— Тогда я вырву согласие Силой!..
— Ты не оскорбишь отца...
— Так что же делать?
—
— Я живу в сплошном чаду тревоги, счастья, страха да тяжких предчувствий, а ты говоришь — жди!
Они вернулись в комнату. Андрей спросил:
— Как получить согласие отца?
— Продай свой участок кому угодно. Отец не хочет, чтобы ты был золотопромышленником, в годы войны красных и белых золото опасно...
Это говоришь ты или твой отец? Не понимаю. Объяснись...
Где золото, там и кровь, и лишние страдания, и ненужные страхи. Ты приехал к нам на поиски дикого счастья и не хочешь знать простых истин. Золотое счастье Ивана Елагина или Никифора Тюмтюмова оборачивается бедой для многих старателей. Почему люди должны страдать ради их золотого счастья?
— Мне без тебя нет жизни. Завтра уйду в тайгу и продам свой участок. Феона, Феона! — повторил он, чтобы доставить себе радость от ее звучного имени.
Перед уходом в тайгу Донауров пригласил Щербинина в трактир. Они пили спирт, болтали о всяких пустяках, потому что все важное было обсказано. Андрей отхлебывал из стакана и сердито следил за толстыми пальцами трактирщицы, небрежно ссыпающими в жестяной ящик наперстки золотого песка., горка которого была так же небрежно высыпана старателем на прилавок.
ц Спирта навею шатию! — приказал старатель, обводя рукой завсегдатаев трактира.
Посетители ожили, зашумели, одобрительный гул наполнил трактир.
— С фартом вас, Матвей Максимыч!
— За счастье-удачу, Максимыч!
— Паук, лешак этакой! Все пропьешь, и опять зубы на полку...
Иди прочь, не оглядывайся. Не ворованное, чай, пропиваю!— огрызнулся Матвей Максимович. Он действительно походил на паука кривыми ногами и как бы • вывернутыми в локтях руками. Глубоко запавшие глазки, хищный нос усиливали сходство.
— Что за птица? — спросил Донауров.
— Зряшная личность, но фасон давит,— пояснил Щербинин.—А на золото у него звериный нюх. Елагин и Тюмтюмов на его открытиях разбогатели.
— С таким бы знатоком золото поискать.
— Не советую. Пропьет при нужде и себя и тебя.
Здорово, черт плешивый! — крикнул старатель Щерби*
нину.
.— Здравствуй, Матвей! Все гуляешь?
— Уже неделю, без отдыха, все спустил, что за Кухтуем 'добыл, остался один самородочен. — Паук вытащил из кармана золотого крошечного человечка.
Природа — великая выдумщица — создала своего Мефистофеля.
— Сколько он весит?
— Почитай, полфунта потянет. За бутылку спирта отдам, уж лучше пропить, чем снова Дуньке на пуп швырнуть.
— Что за Дунька?'—спросил Щербинин.
— Приходи на прииск, увидишь. Сначала Дунькин
— Ив самом деле обсыпают? — опять спросил Щербинин.
— В очередь стоят, едиоты! Дунька на нашем золоте разжирела, а мы штаны пустыми поясами подтягиваем. Девки, ко-нешно, отрава, но и золотишко — яд сладкий,— с ухмылкой добавил Паук. — Набредешь на какой-нибудь ручеишко, промоешь пару лотков — и от золотого блеска башка кругом, а взвесишь добычу на ладошке — ноги сами в пляс.
Донауров налил Пауку, тот выпил и продолжал, сладострастно причмокивая толстыми губами:
— Застолбил я как-то участок, ничего на нем не росло, кроме крапивы, да шиповник еще торчал, дохлый такой кусточек. Стал бить шурфы — и ни соринки тебе золотой, ни пылинки. В одном месте сажени на полторы в землю зарылся — хоть бы искорка! С горя напился, и стало благостно, и явился Иисус Христос и поманил меня пальчиком. И пошел я за ним по дождю, по грязи. Брел-брел да в собственный шурф и свалился. Отрезвел маленько, воротился в землянку свинья свиньей, в голенищах грязи по ведру. Утречком стал штаны полоскать, а с них золотинки, жирные, будто клопы, так и посыпались. Фунтов пять потом в шурфе взял! — Паук истово перекрестился, и в глазах его появилось угрюмое и сосредоточенное выражение.
Они рассмеялись — Паук от воспоминания, Щербинин от необычности его приключения, Донауров в надежде на свой фарт. Он купил у Паука золотого Мефистофеля.
Утром, до солнца, Андрей с парой груженых якутских лошадок тронулся в путь. Феона провожала его до тропы, вьющейся в береговых травах Кухтуя. На берегу Андрей подал Фе-оне золотую фигурку.
— Пусть этот Мефистофель охраняет тебя от случайностей жизни.
— Береги себя ради нашего будущего. — Феона поцеловала Андрея сперва в лоб, потом в губы.
И отвернулась, чтобы не видел ее слез.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Жизнь на Побережье постоянно сталкивала Илью Щербинина с ссыльными революционерами. Он встречался с социал-демократами, слушал их споры, сам спорил, соглашался с одними, отрицал идеи других, в конце концов воспринял большевизм как учение, близкое ему по духу.
После Февральской революции в Охотске возникла маленькая организация большевиков, преимущественно из ссыльных; из местных жителей членами ее были только Щербинин да Василий Козин, корабельный мастер охотской верфи.
Об Октябрьском перевороте Щербинин, как и полагается радисту, узнал первым и передал эту жгучую новость по радио Камчатке, Чукотке, на Аляску, в Японию. В Охотске сразу же был создан уездный Совет, его председателем стал Щербинин. Немедленно он- объявил о национализации всех частных приисков, но для начала национализировал только прииск, принадлежащий Никифору Тюмтюмову. У Ивана же Елагина и Каролины Буш он конфисковал четыреста фунтов золотого песка и стал самым ненавистным для них человеком.