Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
бирской армии на двенадцать миллионов рублей повозок. Про*: верил я капитал этого владельца: в наличии перочинный ножик и огрызок карандаша. А двести тысяч рублей аванса из армей-: ской кассы он все-таки выдрал. Такие аферисты вокруг Гайды табунятся стаями.
Ругая последними словами Гайду, они как бы говорили друг другу: если бы я стоял во главе армии, все было бы прекрасно.
— О гнусных этих аферах я написал рапорт военному ми-* нистру Директории.
— Из ума вылетело, что Колчак приезжает в Екатеринбург через час,— спохватился Голицын. — Пора, пора на вокзал. — Он надел шинель и показался Рычкову
•— Армии прежде всего нужны старые, освященные победами петровские и екатерининские знамена,— заметил Рычков.
— Старые знамена — это Русская империя, это дом Рома-* новых. Мы, служившие при государе императоре в дни русской военной славы, мы, пережившие ее позор, не можем не быть монархистами. Когда мы говорим: у нас один враг — большевизм, одна цель — благо и величие России,— мы подразумеваем только величие императорской России. Я на этом стою, Вениамин Вениаминович. Если постыдные политические веяния не развратили вице-адмирала Колчака — я за его диктаторство.— Голицын звонко высморкался и, щелкая каблуками, направился к выходу.
На вокзале уже собрались высшие офицеры белогвардей-: ских и чехословацких войск, иностранные консулы, сановники Директории, промышленники, биржевики.
Генерал Рычков — человек новый в этом екатеринбургском обществе — скромно стоял в сторонке, следя за пестрым собранием.
С князем Голицыным разговаривал английский консул Томас Престон.
— Согласитесь, ваше сиятельство, генерал Гайда-—освободитель Сибири от красных — стал национальным героем России,— утверждал Престон.
— Иностранец не может быть "нашим национальным героем,— неприязненно отвечал Голицын.
— Директория не случайно назначила Гайду командующим Сибирской армией. Он полон энергии, инициативы, я бы ска-* зал—умной инициативы,
Голицын пошмыгал носом и промолчал. Некорректный тон консула покоробил генерала Рычкова больше, черД князя.
— Больно смотреть, когда новая военная сила подчиняется случайному баловню судьбы,— сказал Рычков: это обстоятельство почему-то особенно оскорбляло его. С мрачным видом он вышел на перрон. Уборщики поспешно сгребали нечистоты и снег в кучи, духовой оркестр прочищал свои трубы, швейцары расстилали красный ковер.
Из вокзала живописной оравой вывалили мордастые, рослые парни в коричневых кафтанах, расшитых алыми галунами, в мохнатых киверах. Позолоченные вензеля украшали их толстые плечи: это были «бессмертники» — телохранители Гайды.
— С какой помпой встречают военного министра. Когда все же Колчак успел заручиться дружбой- англичан и чехословаков? — завистливо вздохнул Рычков.
На перроне, окруженный высшими чинами своего штаба, появился Гайда. Рычков примкнул к его свите, сразу потерявшись среди крикливой военной молодежи. В эти екатеринбургские дни из молодых особенно шел в гору двадцатисемилетний полковник Гривин. О его храбрости и жестокости рассказывались легенды, циничные поступки его смаковались, словно скабрезные анекдоты. Говорили, что Гривин,
Молодым был и полковник Войцеховский. Голицын вместе с ним захватывал Екатеринбург, но Директория ценила полковника больше, чем князя. Он уже командовал группой чехословацких войск и тоже славился умопомрачительной жестокостью к красным. Недавно на рабочей окраине города по приказу Войцеховского был распят на кресте комиссар.
— Большевик, распятый подобно господу богу! Комиссар, как Христос, с раскрещенными руками! — поражался генерал Рычков. — Мы, воины за православную веру, уступаем заклятым своим врагам божественный крест. Мы оскверняем великий символ святого страдания.
Всю эту крикливую, кичливую, честолюбивую молодежь возглавлял Рудольф Гайда, вчерашний ветеринар чешского кавалерийского эскадрона. Длинноголовый, толстоносый, золотозубый блондин был кумиром всех карьеристов и честолюбцев. Человек весьма решительный при достижении личных целей, Гайда соединял в своем характере безрассудство, смелость, легкомыслие, заносчивость.
Вокзальный колокол возвестил о прибытии поезда. Зашевелился духовой оркестр, замер почетный караул. Гайда встал на край красного ковра, перебирая пальцами по эфесу шашки.
Поезд медленно подходил к перрону. Оркестр заиграл Егерский марш елизаветинских времен: «Ты хранил отцов заветы,
помнил честь и долг! Славься, сын Елизаветы, славься, храбрый полк!» Гайда вытягивался на краю ковра, Колчак уже занес правую ногу, чтобы сразу ступить на ковер.
Салон-вагон, не останавливаясь, прокатился дальше, ковер ускользнул из-под ног Колчака. Нарушая торжественность встречи, раздался чей-то хриплый бас по адресу машиниста:
— Морда поганая! Давай назад, растак тебя в бога-мать!
36
В особняке золотопромышленника Злокозова в честь Колчака был устроен банкет.
Колчаку шел сорок пятый год, но легкая седина уже тронула его виски. Он был тонок, сухощав, бледен. Карие запавшие глаза горели живым лихорадочным светом, а в уголках губ было что-то тоскливое, большой нос выдавался из ввалившихся щек. У воротника морского кителя поблескивал георгиевский крест.
«Он симпатичен и, бесспорно, не глуп. Его называют гордостью нашего флота,— думал Рычков. — Кто-то мне сказал: Наполеоны не выходят из корабельных кают. Забавное замечание!» Генерал внимательно прислушивался к бесконечным тостам.
Лилось шампанское, журчали гибкие, укладистые слова, то с оглаженными, легкими мыслями, то с занозистыми - и злыми. /
— Наш народ расплачивается за разгул темных страстей и преступное увлечение революцией. И, лишь пройдя через многие страшные испытания, народ вернется к монархии, Россия вновь станет великой империей...
Это говорил князь Голицын. '
— Господин министр! Орудия мирного труда и оружие жестоких войн, алмазы и сталь, золото и железо суть продукты Урала — неисчерпаемой сокровищницы земли русской. Все, в чем нуждаются армии, Урал может дать, но сейчас заводы бездействуют, фабрики остановились, рудники залиты водами. Без денежной помощи Директории и наших союзников промышленники и капиталисты Урала не возродят заводы, фабрики, рудники для новой всероссийской власти! Вы — нам, господин министр, мы — вам!..