Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
Это сказал золотопромышленник Злокозов.
— Божественным промыслом большевизм разбит как идейно, так и нравственно, но хвост красного дракона еще обладает опасной силой. Осени, господи, крестом своим защитников веры, престола и отечества в час роковой битвы с антихристом! Будь, о господи, наставником мудрых, защитником слабых, покровителем угнетенных духом! Да рассыплются пра-
9 А. Алдан-Семенов
хом все врази твои — слуги диавола, красные драконы, терза-: ющие нашу мать-Россию. Аминь!
Это сказал митрополит вятский и слободской.
Наконец Колчак встал, и все смолкли.
— Господа! — сказал он. — Я считаю войну с большевизмом великим, честным и святым делом, которое выше всякой справедливости. Я уверен — война освободит мир от красного зверя, что пытается господствовать над миром. Такая война принесет каждому русскому счастье и радость. Поэтому во время войны с большевизмом не надо никаких реформ, кроме военных. Ваше внимание ко мне я рассматриваю как союз ар-, мин и русского общества.
Поздней ночью Колчак сидел перед камином в огромном кабинете миллионера Злокозова. Дрова в камине стреляли углями, языки огня подрагивали и сгибались, озаряя японский древний клинок.
Колчак потрогал пальцем холодное лезвие. «Долго же я разыскивал этот клинок в оружейных лавчонках Токио. Клинки работы мастера Майдошин изумительны, они — сама поэ-: зия. Всякий уважающий себя самурай, когда ему приходилось прибегать к харакири, проделывал эту операцию клинком Май-, дошин».
Усмешка оживила пепельные губы вице-адмирала. «Токий-: ские лавчонки предлагали мне клинки других древних мастеров, выдавая их за Майдошин. Нет, нет, отвечал я, этот клинок делал почтенный мастер Иосихиро или же Мазамуне, я же хочу только Майдошин. Лавочники кланялись, и складывали руки, и вздыхали, пока наконец не нашли этот великолепней-: ший Майдошин».
Пламя камина отбрасывало короткие тени на сухое зер-: кальное лезвие: оно же, сгущая жидкий свет, казалось совершенно черным и таинственным.
Колчак любил подолгу смотреть на японский кинжал, словно искал в нем какую-то мистическую силу. .Он не верил никакой мистике, но события последних дней, развертываясь и нарастая вокруг него, выводили из душевного равновесия. Разорванный, мрачный и в то же время волнующий блеск этих событий освещал честолюбивые замыслы вице-адмирала.
За окном давно ревела метель: постоянный гул ее не мешал потоку воспоминаний. Память возвращала Колчака к по-:
рогу юности. Он видел себя то гимназистом, то фельдфебелем морского- корпуса, то лейтенантом на броненосном крейсере.
Перед мысленным взором вставали громады вод Тихого океана, мягкие очертания владивостокских сопок, ледяные торосы земли Беннетта. Эти, уже ставшие бесконечно далекими, картины юности сейчас умиляли его. Как все было ясно, просто, беззаботно в том невозвратимом мире.
Дворянские привычки, привилегии, атмосфера исключительности, аристократичности в Морском корпусе наложили на юного Колчака неизгладимый отпечаток. Подобно отцу он был монархистом, хотя в первые же дни Февральской революции стал служить Временному правительству.
Колчак сощурился на языки огня: они были светлыми, лег1 кими, неуязвимыми и, переливаясь, все звали куда-то. Если бы он только понимал непостоянный, обманчивый возбуждающий голос огня!
Колчак зажмурился, силою воображения вызывая желанные картины...
Черное море до краев переполнено солнцем. Волны выбрасывают золотые слитки, и они, разламываясь, рассыпаются снопами брызг. Всюду брызжет, мерцает, лоснится солнце. Солнечные капли стекают с береговых скал, дышат теплой зеленью виноградников, спят в изломах розоватых камней. Тысячи солнц взлетают вместе с волнами и ходят по горизонту.
Колчак будто въяве видел круглые облака в морской воде, тени кораблей, пробегающие' по облакам, себя на капитанском мостике крейсера «Георгий Победоносец». Перед ним опять мелькали матросские физиономии, раздавались голоса, полные ярости. Матросы, только что разоружившие офицеров Черноморской эскадры, подступали к нему, требуя сдать оружие.
Он же высился над всеми, сгибая и разгибая тонкую парадную саоельку. Почему-то казалось: как только он лишится бесполезного своего _ оружия — сразу и навсегда рухнут империя, дворянство, война до победного конца, слава, флот, он сам со своим будущим.
Смешной парадной саблей хотел он преградить путь революции. Бесконечно далекими и ненавистными были для него матросы его же эскадры.
Требование сдать оружие я рассматриваю как личное оскорбление, сказал он. — Море меня наградило золотым оружием, морю его и возвращаю!
Он швырнул свою саблю в море, ровно в полночь спустил с мачты гюйс командующего эскадрой и покинул свой флагман.
Это, конечно, был очень эффектный жест —золотая сабля, брошенная в море. Газеты захлебывались от восторга и писа-
9
ли, писали об Александре Васильевиче Колчаке, не пожелавшем подчиниться взбунтовавшимся матросам.
Буржуазные га’зеты, светские дамы, господа из Генерального штаба, из Морского корпуса, члены Временного правительства восхищались мужественным характером вице-адмирала.
Генерал Рычков разволновался, даже, как показалось ему самому, до неприличия: князь Голицын предупредил, что он приглашен на особый военный совет к Колчаку.
Приглашение было многозначительным: фортуна снова поворачивалась к Рычкову улыбающимся лицом. Будущий военный диктатор.(в том, что Колчак станет диктатором, генерал не сомневался) нуждается в его военных знаниях, его опыте, генеральском авторитете его, наконец!
— Мне, старому вояке, пристало больше разговаривать со вражескими пулями, чем с походными кухнями, — сказал он Голицыну.