Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
За этими холмами был Ижевск.
За этими же холмами скрывались многоверстные окопы с пулеметными гнездами, опутанные колючей проволокой. Заграждения тремя ощеренными рядами с востока, юга и запада прикрывали мятежный город.
В это мокрое праздничное утро Азин, сопровождаемый Шур-миным, объезжал позиции, хотя и без того знал расположение всех полков и рот. Он ехал рысью, весело поглядывая на своего юного связного, то и дело поправляя красный шерстяной шарф на груди. По широкому, бросающемуся в глаза шарфу бойцы отличали его от всех командиров.
Азин видел, как расслаивался, истаивал туман,
Азин проехал на позицию Северихина. Красноармейцы узнали его, невыспавшиеся лица их улыбались.
— Твои бойцы измучились от одного ожидания, а, Севери-хин?
— Когда будет сигнал к штурму? — спросил Северихин.
— В одиннадцать часов. Жди орудийного залпа. Полчаса осталось,— сказал Азин.
— Самосаду нету. Перед штурмом покурить страсть как охота.
— Держите! — подал Шурмин пачку махорки. — Мой солдатский паек, пять дней в кармане таскаю.
— Вот это подарочек, да еще в день седьмого ноября!
Северихин сразу же набил трубку. Раскуривая, наклонил голову, к чему-то прислушался.
— Ты ничего не слышишь? — внезапно спросил он Азина.
— Нет, ничего. Нет...
— Духовой оркестр где-то играет...
Теперь уже все уловили звуки оркестра. Азин приподнялся на стременах, вытянул шею, завертел головой. Лутошкин сказал:
— А я и мелодию узнаю. «Наверх же, товарищи, все по местам». Ну да, мелодия «Варяга».
За бурыми холмами росла лихорадочная волна музыкальных звуков. Она катилась к Завьялову и Пирогову, и, как бы уступая ей дорогу, смолкали все посторонние звуки.
На одном из холмов сверкнули под солнцем медные трубы, тарелки барабанов и появились музыканты. За ними возникли черные, размашисто шагающие цепи. Первая, вторая, и пятая, и десятая — шли дворянские, купеческие, кулацкие сынки. В стремительном темпе взлетающих ног была какая-то твердая механическая сила. 1
— Они опередили нас! — крикнул Азин. — Давай, Шурмин, скачи к Дериглазову. Пусть подпустит офицеров как можно ближе, а потом из пулеметов их!.. А хорошо, черти, идут! Пьяны, что ли? Северихин, полное спокойствие. Собьешь их с парадного шага, кавалеристы довершат дело. — Азин помчался к полустанку, где находился кавалерийский полк.
Над передней цепью, шагавшей с особенным шиком, клубилось бело-зеленое знамя, открывая скорбный лик Иисуса Христа. Рядом со знаменем, вздымая над головой большой крест, шел чернобородый священник. Сбоку от него шагал офицер в кавалерийской фуражке, с маузером в руке. Северихин приме-
тил и правофлангового: грузин в алой черкеске самозабвенно вскидывал левую ногу.
— Не страшно, Игнатий Парфеныч? — спросил Северихин, становясь на колени перед пулеметом.
— Тоскливо до боли. Может, эта тоска и есть страх?
После возвращения из плена Лутошкин стал обучаться стрельбе из винтовки. Стреляя по деревянным человеческим фигурам, он испытывал неприятное ощущение: все чудилось, что, находясь в полной безопасности, расстреливает далеких, беззащитных людей. Теперь же, когда Игнатий
До передней офицерской цепи оставалась какая-то сотня шагов...
— Девяносто семь, девяносто шесть,— автоматически отсчитывал шаги ротмистр Долгушин. Он шел сбоку колонны, взмахивая маузером. Психическая атака, разработанная им в бессонные ночи, перестала быть болезненной мечтой,—она воплотилась в чудовищную действительность.
Теперь уж никто и ничто не остановило бы этих молодых, сильных людей со штыками, взятыми на руку. Они шли в психическую атаку не потому, что Долгушин опьянил их словами о воинском долге, любви к отечеству, бессмертной славе,— их гнала ненасытная злоба.
— Восемьдесят шесть, восемьдесят пять,—продолжал он отсчитывать шаги. — Я сам иду рядом со всеми. Мы все сейчас как .герои. — Долгушин не хотел сознавать, что никогда не будет героев, сражающихся против своего отечества. Внезапно он уловил новый музыкальный ритм оркестра. Понял, что оркестр играет уже легкий, пританцовывающий Егерский марш. Как празднично ревут трубы, с какой удалью ухают барабаны! — Семьдесят восемь, семьдесят семь.— Долгушин убыстрил свой шаг, и вместе с ним ускорила ход и первая цепь. Еще звучнее защелкало бело-зеленое знамя, ярче просиял крест над головой отца Андрея. «Славно идет поп, у него военная выправка, а смелости хватит на двух фельдфебелей. Что за звериная сила в Несторе Чудошвили! Прохвост, каннибал, но в мужестве ему не откажешь». — Шестьдесят пять, шестьдесят четыре... — Долгу -
шин подался вперед, чтобы увидеть первого красноармейца. Красные озираются, испуганно вскидывают головы.
Долгушин уже не шел, а бежал с обезображенным злобой лицом..»
Круглые огненные разрывы, дымные смерчи встали за спиной идущих офицеров.
Северихин поднялся из кустов во весь свой высокий рост...
— Огонь! — скомандовал он.
— Огонь, огонь, огонь! — пошло от бойца к бойцу короткое смертоносное слово. Заработали пулеметы, загрохали винтовочные залпы. Голос Северихина растворился в лавинном реве: красноармейцы вскакивали с земли, вырастали из-за кустов...
Дериглазов исполнил азинский приказ — подпустил офицеров на пятьдесят шагов. Он бежал над лежавшими в жидкой грязи бойцами, орал хрипло и грозно:
— Не поднимать башков!
После пулеметных очередей, когда офицерские цепи смешались, приостановились, закрутились на месте, Дериглазов швырнул в них гранату.
— За революцию!
Началась общая схватка: дериглазовцы дрались прикладами, штыками, хватали офицеров за горло, прыгали на них, сшибая на землю тяжестью тел.
Шурмин переживал незабываемый час своей жизни: минуты спрессовались в миги, но время будто приостановило бег. Потеряв ощущение времени и места, он обостренно видел разорванные картины схватки.