Красные и белые
Шрифт:
Пароход еще швартовался к причалам Иокогамы, а Колчака уже обступили репортеры:
— Ваше отношение к большевикам? К выходу России из войны?
— Правительство Ленина, думающее заключить с исконным врагом России позорный мир, я не признаю. Вместе с союзниками стану бороться против Германии и большевиков, — ответил он резко и решительно.
Он сошел с парохода и отправился в Токио, к английскому послу Ричарду Грину.
— Прошу передать правительству его величества короля, что вице-адмирал русского флота Александр Колчак просится на службу в английской армии.
— Я передам
— Я согласен служить простым солдатом.
— Это невозможно, сэр! Вы флотоводец, а не матрос.
— У Англии много флотоводцев.
— Не каждого адмирала можно поставить в один ряд с вице-адмиралом Колчаком. Сегодня же вашу просьбу перешлю правительству моего короля.
Колчак жил в отеле британского клуба, нетерпеливо ожидая решения своей судьбы. Каждый день его могли пригласить в английское посольство и вручить приказ о назначении, пока же он писал грустные письма Анне Васильевне, заглядывал в бильярдную, рылся в книгах клубной библиотеки. Случайно ему попался трактат по военной стратегии древнего китайского мыслителя Суна.
Мало кто знает Суна на Западе, но он — основатель учения о войнах Востока. При всей затемненности формы, странности выражений военные мысли Суна произвели на адмирала глубокое впечатление. Колчак вновь представил и библиотеку британского клуба, и себя над книгой китайского философа.
Тогда-то бой и подал ему визитную карточку: «Иммоно Конкура Хизахиде». Он знал его еще по Порт-Артуру, когда попал в плен к японцам, сейчас Хизахиде был полковником Японского генерального штаба.
Хизахиде вошел с сердечной улыбкой на плоском желтоватом лице — весь учтивость, весь предупредительность. Они сели у камина и начали разговор, разумеется, о войне.
— Что вам делать в английской армии? Вам надо быть в Сибири, где все поднимается на большевиков, — в упор сказал Хизахиде.
— Откуда вам известно, что я собираюсь служить у англичан?
— Потому что мы знаем больше. — Хизахиде подразумевал под «мы» международных шпионов. — В России сегодня буря, такие люди, как вы, должны быть в центре бури.
— Когда ходишь над пропастью, надо заглянуть в нее, чтобы избавиться от головокружения, — согласился Колчак. — Сражаться с опасностью легче, чем постоянно думать о ней. Война — самое великое дело мужчин…
— Война — наша религия, война — наше ремесло, — изрек Хизахиде, но в узких косых глазах желтело стылое спокойствие.
— Я люблю, во-первых, войну, во-вторых — женщину, поэтому одно ремесло не вдохновляет меня. Женская любовь — высшая награда за военную доблесть мужчины, — возразил Колчак.
Хизахиде покачал головой с черной, словно спрессованная сажа, прической, потрогал крошечные усики.
— Любовь — тема очень сладкая и неисчерпаемая, но вернемся к войне. Моральный кодекс самураев научил меня любить Японию и императора, и я только отражаю свет его глаз. Само собой разумеется, что я исполняю божественную волю императора во всем, вот почему наша преданность ему является и нашим патриотизмом. А всякая угроза японскому патриотизму угроза жизни нации. Русский большевизм угрожает нам, поэтому я не спрячу своих клыков, пока он существует. Мы, самураи, будем убивать
Хизахиде подобрался, подтянулся, будто росомаха, готовая к прыжку. Всем своим видом показывал он: война — основа его жизни, его цель, его мировоззрение.
— Что такое демократические силы? — продолжал он, не убирая с губ едкой усмешки. — Развращенные люди, рвущиеся к власти, но власть не может принадлежать большему числу в силу закона глупости числа…
Все, что говорил японский полковник, утверждало собственные идеи Колчака о войне, о демократии и народе. Он воспринял идею Хизахиде как свою, давно выношенную, хорошо обработанную идею о военном государстве.
— Каждый политический деятель знает закон глупости числа, — продолжал Хизахиде. — По этому закону решение двух хуже одного, решение трех хуже двух и так далее…
— Превосходно! — согласился Колчак. — Правда, мысль о законе глупости числа примитивна, как кулак, но и убеждающа, как кулак же.
— Абсолютная власть всегда будет принадлежать одному, если этот один — сверхчеловек. Мысль, тоже не новая, но живет во все времена, у всех народов. — Хизахиде опять засмеялся мелким, тусклым смешком.
«Я был настороже, беседуя с Хизахиде. Японцы как-то проведали о моей переписке с правительством английского короля. Они знали обо мне больше, чем я сам». Адмирал вздохнул и снова прислушался.
Опять появился тихий, ритмичный звук — он исходил то ли из угла кабинета, то ли из камина. Заинтересованный таинственным звуком. Колчак решил разгадать его причину, но к парадному подъезду подлетели санки. Кучер откинул медвежью полость, и Анна Васильевна, стройная, румяная, заиндевелая, заспешила в дом.
Забыв про все, адмирал выскочил из кабинета, пробежал в прихожую, протянул руки навстречу возлюбленной.
В кабинете тяжело грохнуло, двери распахнулись, дымное пламя заволокло прихожую. В ту же минуту закричали часовые, забегали секретные агенты.
Колчак вернулся в разгромленный кабинет и увидел среди каминных обломков металлические части адской машины.
— Меня называют первым специалистом минного дела, а я не догадался по звуку часового механизма о самой вульгарной мине. Любовь к вам спасла меня от гибели, — добавил он, обращаясь к Анне Васильевне. — Как же мне не верить в чудодейственную силу любви?
4
Адмирал, возбужденный и злой, мерил торопливыми шагами ковровую тропинку кабинета, а Долгушин недоумевал: почему правитель расстроен в дни успехов на фронте? Неужели из-за сводки секретных донесений?
Полевой контроль сообщил о спекуляциях, аферах, заговорах, арестах, казнях, анекдотах, сплетнях.
«Захваченный контрразведкой красный комиссар заявил: «Пусть весь мир пойдет на нас войной, победа останется за революционным народом».
«Адмирал Колчак не понимает, что управлять Россией труднее, чем Черноморской эскадрой», — говорит в кругу своих приближенных генерал Гайда».