Красные курганы
Шрифт:
– Последнее же, что мне хотелось бы сказать, так это о том, чтобы мы не спешили с выбором самого достойнейшего изо всех нас.
– А зачем тогда собрались-то? – недоуменно переспросил слегка разочарованный Владимир Рюрикович Смоленский.
– Свои княжьи права, равно как и обязанности перед народом, мы все хорошо знаем, – словоохотливо пояснил Константин. – Но надо бы нам вначале обсудить, в чем мы их дозволим урезать в пользу будущего царя, какую ему над нами власть отдадим и в чем. Да и о его обязанностях пред нами тоже надлежит подумать. Затем монашка покличем, чтобы он все, что нами решено, переложил на харатью и чтоб каждый ее подписал, поручаясь и за себя, и за детей с внуками, и за весь свой род.
– Эдак мы не одну седмицу здесь просидим, – недовольно буркнул Иван Пересопнинский.
– Государи издавна во многих землях правят. Поэтому, чтобы не мудрствовать лукаво, я все те правила, кои там у них в ходу, уже перенес на харатью, – пояснил Константин и, перекрикивая поднявшийся гомон, пояснил: – Не говорю, что мы должны взять у них все в точности. Для того и собрались – обсудим каждое правило в отдельности. Записал же я их только для того, чтобы мы с вами имели основу, от коей можно оттолкнуться. А уж далее сами решим. Ежели что вовсе не подходит, то недолго и вычеркнуть, коли частично – подумаем, как лучше исправить, а уж коли согласны все с ним – так оставим.
Князь Ярослав, зло прищурив единственный глаз, тут же мысленно решил не соглашаться ни с чем предложенным. Рязанец мог написать только то, что ему выгодно. Стало быть, одобрять это нельзя. Тем более что тот в своей харатье, скорее всего, очень сильно урезал княжеские права в пользу будущего государя всея Руси, то есть себя самого. С другой стороны, ежели изберут не его, а кого-нибудь еще, то оно, пожалуй, даже на руку ему, Ярославу. И как тут быть, как лучше поступить? И так крепко он задумался, что чуть не упустил момент, когда Константин сел и можно было бы что-то возразить.
Будто сквозь туман до него донеслись слова Мстислава Киевского:
– Так что, братья, все ли с рязанским князем согласны или кто иначе мыслит?
Старый князь хотел уж было повелеть, дабы зачли предложенную харатью, но тут Ярослав встрепенулся и успел вставить свое словечко.
– Я думаю, что эту грамотку всем нам надлежит составлять в любви и согласии, – начал он. – Про любовь молчу – все равно каждый своих обид соседу простить не сможет, да и не девки мы красные. Согласие же нам нужно непременно. Но как мы о нем будем речь вести, коли я на того же рязанского князя Константина, кой отчин меня лишил, сердцем доселе зол? Допреж всего надо бы с этим урядить, а уж потом об остальном думать.
– И я так же мыслю, – пружиной взметнулся со своего места князь Иван. Он единственный из всего потомства новгород-северского князя Игоря Святославича уцелел под Ростиславлем. – Пусть отчины мои возвращает.
Краем глаза Константин уловил какое-то движение справа от себя, перевел взгляд на соседа – им был его двоюродный племянник Ингварь Ингваревич – и еле заметно качнул головой. Мол, не лезь, я сам разберусь. Брат Давыд, сидящий рядом с ним, успокаивающе накрыл ладонью нервно подрагивающие пальцы Ингваря.
«Ну, слава богу, хоть здесь можно быть спокойным», – вздохнул Константин.
А с той стороны, где сидели турово-пинские и прочие захудалые князья, ставшие ныне изгоями, нескончаемым потоком неслись возмущенные возгласы.
– И мне тоже пущай отдаст, – послышался хрипловатый голос Александра Бельзского.
– И нам, – дружно подали голос Владимир и Ярослав, жаждущие получить обратно свой Луцк.
– Пусть все отдаст, что охапить успел да своим племянничкам раздарить, – подвел итог Мстислав Давыдович Черниговский.
Этот, как и Ярослав, имел к Константину, пожалуй, самый крупный счет. Был он в роду самым младшим, равно как и его отец Давыд. Да что отец, когда черед княжить в стольном Чернигове не дошел даже до его родного деда Олега Святославича. Ныне же судьба явно возносила его наверх как последнего в роду и достигшего совершеннолетия. Упускать ее улыбку тезка киевского князя не собирался.
– Что скажешь, Константин Володимерович? – солидно осведомился Мстислав Романович.
Роль третейского судьи пришлась ему по душе. В кои веки выпало на деле возглавить съезд всех русских князей, а там как знать, как знать. Глядишь, и выше шагнуть получится. О том, кто именно предложил ему старшинство на съезде, старый князь не забыл и потому спрашивал рязанца даже с некоторым сочувствием.
– Отвечу по порядку, – вновь поднялся со своего места Константин.
В том, что такой вопрос будет ему непременно задан, он был уверен еще задолго до съезда, а потому был готов и отвечал без малейших колебаний, будучи убежденным в своей правоте.
– Ярослав Всеволодович забыл, наверное, что земли свои он, равно как и брат его Юрий, сам мне отдал, – отчетливо произнес рязанский князь, пристально глядя в лицо своего непримиримого врага.
– Лжа голимая! – немедленно выкрикнул Ярослав, и все шрамы его разом налились кровью, став иссиня-багровыми.
– Нет, не лжа! – звонко ответил Константин. – Напомню тебе, княже, слова моего боярина Хвоща, коего я к вам прислал, дабы миром дело решить. Сказывал ведь он тебе под Коломной, что если ты решил отнять у меня все земли, то и я вправе так же с тобой и Юрием поступить?
– Мало ли что твой боярин сбрехал. Да и нет его давно в живых! – упрямо выкрикнул Ярослав.
– О том, как вы вдвоем с Мстиславом Черниговским управились с безоружным стариком, я бы помолчал, – хладнокровно заметил Константин. – Такое даже рядовичу [81] зазорно вспоминать, а уж князю – тем паче. Но ныне речь не о том. Я про иное говорю – про ответ ваш, который был ему даден. А вы сказывали так: коли одолеет твой князь, то пусть забирает все наши земли. Хвощ давно в земле и видоком быть не может, но ежели желаешь, я тебе найду не меньше десятка тех, кто все это слышал собственными ушами. Причем все они будут твои люди, а не мои. Что ты на это скажешь?
81
Рядович – рядовой дружинник (ст. – слав.).
Ярослав молчал. Единственный его глаз побагровел от внезапного прилива крови. И уже не рубцы, а само лицо его стало багровым, хотя шрамы и теперь продолжали выделяться, густо налившись темным фиолетовым цветом.
Наконец он разжал рот и нехотя сказал:
– Чего иной раз в горячке не ляпнешь.
– Выходит, твое слово дешевле куны стоит? – ехидно осведомился Константин. – К тому же не было никакой горячки. Пред тобой посол мой стоял, за каждое слово которого я отвечал лично, будто сам его произнес. Да и с ответом он никого из вас не торопил.