Красные петухи(Роман)
Шрифт:
Новодворов трубно кашлянул, Аггеевский щелкнул крышкой больших именных серебряных часов — подарок Реввоенсовета за мужество и отвагу. Чижиков правильно истолковал этот жест и перешел к практическим предложениям:
— Прежде всего, усилить политработу в деревне. Укрепить сельские партячейки, помочь им. Все силы губернской парторганизации— селу. Губком то ли не понимает этого, то ли черт знает что. Кулаки натравливают неграмотных женщин на коммунистов, на нашу власть, а женотдел губкома разглагольствует перед ними о вреде сифилиса, о свободе брака и любви в советском обществе. Пора прекратить и дискуссионную болтовню о роли профсоюзов. Пусть этим займутся теоретики. Под угрозой Советская власть, а мы… Враг не дремлет. Даже частушечки специальные придумывает. — И Чижиков продекламировал частушки, услышанные
Чижиков сел. В комнате до предела спрессовалась, сгустилась гремучая грозовая тишина. Потом разом, будто прорвало невидимую запруду, хлынули голоса — требовали слова, протестовали, одобряли.
Первым выступил Губпродкомиссар Пикин. Он вскочил так, точно его подтолкнули снизу. Еще полностью не распрямись, заговорил нервно и зло:
— Вопреки мрачным пророчествам губчека через неделю мы добьем хлебную разверстку. Надо благодарить, а не поносить северских продработников. Они сломали хребет сибирскому контрреволюционному кулачеству — самому матерому и непримиримому. Мы потеряли почти три десятка лучших бойцов. Они погибли за революцию, за Советскую власть. Да, были перегибы. Но в классовой борьбе лучше перегнуть, чем недогнуть. Мы отвечали ударом на удар кулацкой гидре. Заговор и восстание — выдумка губчека! Кулаку того и надо, чтобы мы поверили в эту байку, ослабили нажим. Прямая обязанность чека не следить за продработниками, не подбирать кулацкие слухи, а бить контру карающим мечом революции. Обабков — отличный продовольственник, за месяц собрал хлебную разверстку с шести волостей. Кулаки тебе, Чижиков, при жизни памятник соорудят, если ты Обабкова срубишь! Губчека напугалась кулацкого рыка и нас стращает. Считаю выступление Чижикова вредным, выводы его только на руку классовому врагу.
Пикин сел так же стремительно, как и поднялся. Он, видимо, выговорился не до конца, тонкие губы все еще шевелились, точно пережевывали оставшиеся невысказанными слова.
— Весьма прискорбно, что во главе губернских карающих органов революции стоит человек, не понимающий основное назначение ВЧК, — так начал свое выступление секретарь губкома Водиков. Он говорил неторопно, размашисто, подкрепляя слова впечатляющими, уместными жестами. — Ты, Чижиков, молодой человек и в партии всего четыре года. Не зря говорят «молодо-зелено». Ты заблудился в хаотическом нагромождении в общем-то весьма тревожных фактов…
Пространную речь Водикова воспринимали по-разному, но слушали одинаково внимательно все, кроме Пикина. Губпродкомиссар всем существом был сейчас далеко от этой комнаты. Он скакал аллюром по звонкому зимнику. Воронко под ним покрылся белыми завитками, острые копыта секут и дробят укатанный снег, молодой морозный ветер обжигает щеки. «Наддай!» — Пикин хлещет плетью жеребца. Тот делает рывок, высоко вскидывает передние ноги и вдруг отрывается от земли, взмывает и летит, и чем выше поднимается, тем отчетливей и дальше видит Пикин. Сотни деревень проплывают внизу, несутся по бесчисленным дорогам всадники, ползут обозы, доверху груженные зерном. «Давай, давай!» — Пикин машет рукой продотрядовцам на подводах с мешками. Не сегодня-завтра он отправит в Наркомпрод победную телеграмму: разверстку выполнили, шесть с половиной миллионов пудов- северского хлеба отправлено голодающему Центру. Ради этого стоило не щадить себя и других, день и ночь мотаться по губернии, недосыпать, недоедать, слышать поющую над головой пулю, которая предназначалась тебе… «Чего это я? Куда занесло?» — растерянно и смущенно пробормотал, опомнясь, Пикин и тут же услышал сочный голос главного агитпроповца губернии Водикова:
— …Ничего экстраординарного в деревне не происходит, товарищ Чижиков. Стреляют, поджигают,
Странно, но поддержка Водикова не обрадовала Пикина. Ему чуялось в тоне оратора что-то барски высокомерное. Губпродкомиссар с самому себе непонятным сочувствием взглядывал на Чижикова. Когда же Водиков обрушился на председателя губчека за небрежный отзыв о профсоюзной дискуссии и, наговорив множество правильных и умных слов об отношении партии к теории, заключил, что «небрежение Чижикова к общепартийной теоретической дискуссии есть лишь показатель его политической малограмотности», Пикин не стерпел и с неприкрытой обидой выкрикнул:
— Мы университетов не кончали!
Этот неожиданный выкрик, видно, смутил Водикова. Он чуть стушевался и больше не разглагольствовал о теории, а перешел к критике выводов и предложений докладчика:
— Подумай, что ты предлагаешь? Раззвонить на всю республику, взбудоражить ЦК и Совнарком известием о готовящемся антисоветском восстании? Пикин прав. Враги хотят взять нас на испуг. Классовая борьба не бывает без крови. Нам не привыкать. На каждый выпад врага надо отвечать железной выдержкой и сокрушительным ударом. И это прежде всего должна делать чека. А ты занялся миротворством и попустительством. По твоей вине до сих пор не найдены виновники гибели продотряда в Челноково. По твоей вине до сих пор разгуливает на свободе провокатор и подкулачник Онуфрий Карасулин, который пригрел своего тестя, колчаковского карателя Боровикова…
— Не может быть! — выкрикнул Чижиков.
— Все может быть, — спокойно ответил Водиков. — В классовой борьбе все возможно. Сегодня Яровский уком партии наконец-то исключил Карасулина из РКП. Надеюсь, теперь никакие моральные ограничители не связывают рук чека, и она наконец-то займется Карасулиным…
«Что они наделали? Что наделали! Что подумает он обо мне, о всех нас? Озлобится, отшатнется… Немедленно повидаться с Онуфрием!..»
И тут перед мысленным взором Чижикова предстало крупное, бронзовое лицо Карасулина. Обида и боль в глазах, в чуть перекошенных губах. «Как же так? Свои своего… И в такой момент?..»
Завихрились в голове Чижикова мысли — тревожные, трудные, и он лишь вполуха слушал следующих ораторов.
А прения между тем разгорелись еще жарче, и поводом к тому явилась речь председателя губисполкома Новодворова. Его в губернии уважали и за революционное прошлое, и, главное, за рассудительность, трезвый, спокойный подход к любому делу. Но ораторским искусством Савва Герасимович не блистал. Говорил убедительно, но не броско.
— Доклад губчека, — сразу начал он о главном, — встревожил, наверное, не только меня. Над ним следует всем подумать. В основе своих выводов Чижиков, по-моему, прав, но правоту эту можно и нужно проверять лишь в деревнях, глаза в глаза с крестьянином, к сердцу которого, честно говоря, мы пока не нашли дороги…
Глухой гул прокатился по комнате и тут же стих, но его отголоски остались — то тут, то там слышались всплески нетерпеливых взволнованных голосов.
— Эсеры не преминут воспользоваться сложившейся ситуацией, попытаются столкнуть трудящегося мужика с Советской властью, а драться с мужиком — самого себя бить…
Так закончил свою речь Новодворов, и тут же выскочила к трибуне исполняющая обязанности заведующей женотдела губкома Крылова. Внешне она удивительно походила на плакатную пролетарку; красная косынка, синяя блуза, лицо худощавое, но розовощекое, короткая стрижка, челка на лбу, взгляд дерзкий, прямой, голос как конармейская труба:
— Товарищ Чижиков вообразил себя эрудитом-энциклопедистом. И профсоюзную дискуссию осудил, и крестьянский вопрос осветил, и даже высказал новые мысли об эмансипации женщины. Может, товарищ Чижиков по совместительству возглавит женотдел губкома?..
Заместитель редактора губернских «Известий» Иннокентий Кожухов — человек в Северске новый, образованный, отменно владеющий пером, за что губернские власти прощали ему пристрастие к спиртному. Речь свою Кожухов, по всему видно, готовил заранее и тщательно, потому она изобиловала и примерами, и выдержками из писем крестьян, и цифрами статистики: