Красные петухи(Роман)
Шрифт:
— Так точно! — браво выкрикнул Крысиков.
— Успеха, — Горячев протянул руку. — Я в Сытомино. Встретимся в Яровске. Действуйте, то-ва-рищ на-чаль-ник!
Проводил Крысикова взглядом, торопливо закурил, повернулся к Корикову.
— В Северске повальные аресты. С часу на час примчатся сюда меня арестовывать. И тебя тоже… Карты раскрыты. Маски — к черту. Сегодня или никогда!..
Максима Щукина на глазах всего села под конвоем привели в волисполком. Все, кто случился в тот час в приемной председателя, слышали, как Кориков кричал на
— Свершилось, Максим Саватеич. Сейчас будут мобилизовывать подводы. Вечером обоз с семенами должен выехать в Яровск. Успеешь уведомить Боровикова?
Щукин только головой кивнул.
Тут Кориков прокричал еще несколько угрожающих фраз, а потом опять еле слышно:
— Своих в ружье. Чтоб наготове. Как полыхнет, сразу — набат. Сперва продотрядчиков. Боровиков перекроет дорогу на Яровск. Своих краснопузиков потом выщелкаем.
И опять Щукин лишь кивнул.
— Чтоб через два часа — четыре подводы к волисполкому! — закричал Кориков, подступая к самой двери. — Не мной придумано. Не виноват, что такой приказ… Первый приведешь и первым поедешь. Сам! Шевелись!..
За окном бухнул пушечным выстрелом большой церковный колокол. Ахнул еще раз, еще — и зачастил.
— Набат! — встрепенулась Аграфена. — Опять пожар!.. Яростно ревел многопудовый медный богатырь. Сквозь его набатный гул прорывались отдаленные крики, выстрелы.
В приоткрытую дверь просунулась голова в ушанке.
— Крысиков, тикай! Наших кончают!
— Началось, — глухо обронил Онуфрий. — Допелекались. Покатило… Эх!.. — Накинул полушубок и выскочил на улицу.
Заполошно гудит над Челноково набат. Мечется над селом красная метель. Выстрелы трещат в разных концах, то одиночные, то пачками.
Скачут бешеным аллюром кони, будто дьяволы. Ржут пронзительно и жутко.
Беснуются во дворах взъерошенные псы.
Плачут дети.
Голосят женщины.
Началось…
Слепо закружила, заметалась по северским ночным заснеженным улицам черная весть о мятеже. В каждую калитку стукнула, в каждое окно заглянула. Разметала вдребезги призрачный зыбкий сон губернской столицы.
Чьи-то нетерпеливые руки нашлепали на заборы скороспелые, вкривь и вкось размалеванные листовки: «Началось!.. К оружию!.. Долой!..»
Боясь расплескать, обронить хоть каплю злой мстительной радости, кинулись бывшие в объятия друг другу, тыкались сизыми, просамогоненными носами, терлись давно не холенными бородами, кряхтели, стонали и плакали, скрежеща зубами, нянькая свинцовеющие кулаки. А мысль их тем временем торопливо выстраивала в шеренгу красных губернских комиссаров, заядлых партийцев и совработников, боясь выпустить кого-то из-под беспощадного неумолимого прицела. Всех, всех их — больших и малых, с чадами и домочадцами, все распроклятое комиссарское отродье — на распыл, под корень! Спустить до останной капельки, дочерна, допьяна напоить большевистской кровушкой сибирскую землицу.
Поскрипывали, позвякивали кольцами тяжелые
Всполошила, подняла на ноги черная весть и тех, кто ставил и оборонял красную власть. Из бараков, полуподвалов и скособочившихся слободских избенок шли и шли они в свой губернский партийный комитет. Походя сдирали мятежные листки, ненароком засматривали в подозрительные окна, напряженно вслушиваясь, вглядываясь в грозовую темь.
В полночь в кабинете ответственного секретаря Северского губкома встретились с Аггеевским председатель губчека Чижиков, главный красный пропагандист Водиков, председатель губисполкома Новодворов и Губпродкомиссар Пикин.
Какое-то время молча курили, избегая даже взглядами задевать друг друга. Но вот к красному сукну секретарского стола припечатал свой кулак Аггеевский, и сразу все взоры замкнулись на нем.
— Ну? — требовательно спросил он всех сразу.
— По нашим данным, мятеж охватил весь Яровский уезд, — напряженно-высоким голосом заговорил Чижиков. — Судя по всему, завтра полыхнет в Тоборском и Шаимском. Только что арестован подпольный эсеровский центр в Северске. На двадцать третье февраля намечен был переворот…
— На завтра? — встрепенулся Аггеевский.
— На завтра, — подтвердил Чижиков. — План поджигателей предельно прост. Наводнить город полчищами разъяренных семенной разверсткой кулаков. По сигналу захватить арсенал, вокзал, телеграф, разгромить советские учреждения. Выйти на связь с парижским эсеровским центром. Втянуть в сибирский мятеж мировую контрреволюцию, заполучить сюда новую Антанту и кинуться на Москву…
— Сработала-таки семенная, — горестно и покаянно произнес Новодворов.
— Еще как, — подтвердил Чижиков.
Пикин стоял к ним спиной, припав разгоряченным лбом к холодному переплету оконной рамы. Он был весь болезненно напряжен. Каждая фраза Чижикова и Новодворова пулей впивалась в худую надломленную спину. А в воспаленной комиссарской голове — вулкан… Обошли, обкрутили недобитки. Его руками и костерок склали… Лучше бы сгинуть от бандитской пули. Пусть бы порубали, распнули гады, чем такое… Остерегали ведь, настораживали, да и сам не вовсе ослеп-оглох, чуял… Нет, плохо, видать, чуял, совсем потерял нюх, если Карповым-Доливо на руку сыграл. Покаяться? Сдать полномочия?.. Списать себя в расход?.. Нет, сперва вышибить зубы эсеровской гидре, расплющить гадине башку!
— Всех партийцев — в коммунистический полк. На казарменное положение. Батальон чека и части гарнизона — в боеготовность номер один, — неспешно выговорил Водиков, ероша большим пальцем пышные усы.
— Гарнизон ненадежен, — тут же вклинился Чижиков. — Батальон чека — маломощен и числом, и вооружением. Надо немедленно просить поддержки у Реввоенсовета Республики и…
— Эка хватил, — пресек Аггеевский. — Раззвонить на всю вселенную… Сами эту мразь высидели, сами раздавим! — Жестом завзятого рубаки секанул воздух.