Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
И во второй раз Агнесса с дрожью в голосе произнесла это слово; жестоко страдая от своего унижения, она, видимо, была не в силах это скрыть. Оттон фон Штуццелинген, заинтересовавшись ее рассказом, поудобней уселся в кресле и обратился к неудавшейся королеве с вопросом:
— И все же мне непонятно, откуда могла быть у Кривоустого корона?
— Он всю жизнь мечтал о ней, вот и велел сковать из золотой пластинки эту игрушку да вставить два-три камешка. Чего проще!
— Ну нет, княгиня! — недоверчиво скривился Оттон. — Не такой это был человек, чтобы тешиться столь греховными забавами. Коронование — великое, святое таинство, и Болеслав вполне понимал его высокий смысл…
— Еще бы! Ведь он сам нес меч при короновании, — вдруг прошипела Агнесса. — И перед кем! Перед этим прощелыгой Лотарем, которого попы обманом избрали! {34} Знаем мы, что это за выборы были…
— Я полагаю, — спокойно возразил
— Но те никогда бы этого не сделали! — надменно промолвила Агнесса.
34
При выборах императора в 1125 г. Лотаря Саксонского поддерживало духовенство; архиепископу майнцскому Адальберту удалось хитростью выманить у Фридриха Гогенштауфена императорские регалии.
— Кто — «те»?
— Предки его?
— Кто же? Герман? — засмеялся было Оттон, но, взглянув на смятенное лицо Гертруды, сразу умолк. Такое неуважительное отношение к великим предкам казалось ей ужасным кощунством. Вся пунцовая, она метала гневные взгляды на Генриха — как он может это терпеть!
— Нет, не Герман. Те, другие — Щедрый, Восстановитель, Храбрый. Да, то были короли! Слышишь, Генрих, князь сандомирский, то были короли! А знаешь ты, о чем думал император Оттон Третий? {35} Знаешь?
35
Римско-германский император Оттон III (983-1002), сын Оттона II и византийской царевны Феофано, мечтал о создании всеевропейской католической империи, в которую входили бы четыре страны: Италия, Галлия (Бургундия и Нижняя Лотарингия), Германия и Славония (Польша). В 1000 г. Оттон III отправился в Гнезно на поклонение праху незадолго до этого объявленного святым епископа Войцеха, погибшего в земле пруссов. При свидании в Гнезно с Болеславом I Храбрым Оттон III надел на него свою корону, признав таким образом независимость польского князя.
Генрих молчал. Ему чудилось, что под сводами кельи еще звучат, отдаются эхом слова: «Генрих, князь сандомирский, то были короли!» — и перед его глазами всплыли образы тех, кого с такой страстью называла Агнесса, и многих, многих других, о ком он знал по рассказам придворных, рыцарей и монахов. Говорили о них всегда с трепетом почтения и восторга: полтораста лет, минувших со времени приезда кесаря в Гнезно, озарили событие и его участников багрянцем легенды. Генрих вспомнил, как в краковском замке у отца он, бывало, заходил в покои Храброго, где стены сложены из камня, хотя сам-то замок деревянный. В этих покоях, примыкавших к часовне Герона, царил таинственный полумрак, — казалось, в них еще витает дух этого своевольного, жестокого, сильного человека, который менял жен одну за другой, а сыновей и братьев держал в кулаке. Правое же крыло замка было построено Щедрым в виде русского терема: на окнах наличники с кружевной резьбой, крыша из листового золота, окрашенные в зеленый и красный цвета башенки. Там обычно поселялись киевские торговые гости, и одна светлица в этом крыле была сплошь обита тканью, на которой, в византийском вкусе, были вышиты жемчугом целующиеся голуби в золотых медальонах. Говорили, будто в той светлице умерла первая жена Кривоустого, Сбыслава, мать Владислава; княгиня Саломея боялась туда заглянуть и, крестясь, с отвращением вспоминала, как Сбыслава потребовала, чтобы ее хоронили русские попы. Генрих словно видел перед собой мать, ее лицо, руки. Задумчивым, мечтательным взглядом он следил за угасавшим на скалах огненным закатом и уже не слышал, о чем говорят рядом. Грозный вопрос Агнессы так и остался без ответа.
— Все знают, — продолжала она, — что последний Оттон был сумасброд, но мы, члены императорской семьи, знаем еще и то, кому надлежало стать соправителем Оттона. О чем ином мог он думать там, в Гнезно, когда решил уйти в монастырь, уединиться в глухом уголке Италии и собственноручно возложил на голову твоего деда королевскую корону, свою корону?.. А ты сидишь тут, мечтаешь, пялишь глаза на горы! О, матушка твоя научила тебя одному — печься о своем благополучии, чтобы исправно платили тебе мыта да исполняли повинности — все эти повозы, проводы, подводы {36} , - да я и не знаю, как они называются! Только бы хозяйство богатело, только бы везли в Ленчицу побольше мешков с зерном да бочек с пивом — вот и вся ее забота о Польше. И вы тоже такие…
36
Названия феодальных повинностей в средневековой Польше. При объездах князем своих владений крестьяне были обязаны обеспечивать его лошадьми, повозками, лодками («повоз», «подвода»), а
— Полно тебе, Агнесса, не горячись, побереги здоровье! — наставительно молвила Гертруда. — Ну что с Генриха спрашивать! Он еще молод, в Польше правят его братья, и ему нелегко будет их одолеть, ведь даже ты не сумела!..
Сверкнув глазами на Гертруду, Агнесса, однако, не стала продолжать.
— Спокойней, княгиня, спокойней! — заговорил мейстер Оттон. — Болеслав, спору нет, был великий король; он обладал удивительным даром подчинять людей своей воле, и, разумеется, кесарь Оттон Третий, этот святой человек, отлично понимал, кто перед ним. Но, княгиня, с тех пор прошло уже столько лет! Откуда нам знать, как все было на самом деле? Кое-что представляется нам теперь совсем по-другому, хотя я знаю, наши няньки пугают Болеславом детей. И все ж не думаю, чтобы Оттон, возалкав венца небесного, решил отдать ему свой земной венец. Вероятней всего, кесарь, сын византийской царевны, монах в императорской мантии, великой души человек, желал надеть на свою голову оба венца. Болеслав, правда, короновался много лет спустя, но самовольно. А до коронования он нес меч перед императором Генрихом, как отец нашего юного князя — перед Лотарем. По сути Польша всегда была имперским леном.
— Ложь! — с жаром воскликнула Агнесса.
— Ложь! — повторили за ней Генрих и Гертруда. Они вдруг почувствовали себя союзниками и понимающе переглянулись.
— Мейстер Оттон, — запальчиво сказал Генрих, — все это пустые слова. Может, они и несли меч, но что с того? Ты ведь знаешь — Германия сама по себе, Польша сама по себе, и ничего тут не изменить.
— Пожалуй, ты прав, но долго это продолжаться не может. Будет, будет един пастырь и едино стадо!
Слова эти прозвучали двусмысленно. Монаху подобало так говорить лишь о папе, но Оттон, видимо, намекал на кесаря. И Агнесса вспомнила о том, что оставила Конрада в Бамберге на смертном одре. Да, положение было неясное. Кто будет править королевством и создавать эту единую империю, заветную мечту всей их семьи? Младший Фридрих — еще дитя, королевы Гертруды давно нет в живых, что будет дальше?
— Судьба смертных в руке господа, и он направляет их, — возразил ей Оттон. — Свои замыслы он воплощает через вашу семью, но орудию не дано постичь предначертания творца. И напрасно ты, княгиня, ропщешь на его приговор. Корона, которую вы с мужем видели в день свадьбы, исчезла без следа, ее нет нигде и, полагаю, ее никогда не найдут.
Агнесса ничего не ответила, но по ее лицу было заметно, что она не согласна с ученым монахом. Гертруда и Генрих тоже молчали, князь не сводил взора с черневших в сумерках лесов.
Когда совсем стемнело, у него состоялась еще одна важная беседа с Агнессой, но уже с глазу на глаз. Перед отъездом из обители княгиня позвала его к себе под тем предлогом, что хочет, мол, окончательно проститься. Однако с первых же ее слов Генрих понял, что она намерена привлечь его на свою сторону. И он решил изо всех сил сопротивляться.
Привел к ней Генриха Добеш. Княгиня в роскошной шубе, наброшенной на монашеское платье, ждала его в отдаленном уголке сада. Агнесса взяла его за руку, так они пошли по темным тропинкам. Позади тяжело ступал Добеш и с ним Любава Ярославна, старая дама из свиты русской княжны, невестки Агнессы, перешедшая к свекрови. В саду было очень тихо, быстрые, нервные шаги Агнессы неприятно отдавались в ушах Генриха, его рука, сжимавшая холодные, неподвижные пальцы княгини, слегка дрожала. Довольно долго они шли молча, наконец Агнесса заговорила первая:
— Что ты думаешь о нашей беседе там, у Гертруды? — Генрих не ответил, и она продолжала: — Мне захотелось еще раз побеседовать с тобой о том же, только без мейстера Оттона — все-таки он истый немец. В делах Польши разбирается неплохо, но судить о них, как мы, он не способен.
— В наших жилах тоже течет немецкая кровь, — заметил Генрих, употребляя множественное число, чтобы не обидеть Агнессу.
— Разумеется, я тоже немка, однако мы, немецкие княжны, выданные замуж за иноземных государей, наделены особым даром — не иначе как господь ниспослал нам его за заслуги святой Кунигунды: все дела нашего нового отечества мы принимаем к сердцу, как свои собственные. Погляди на моих сестер, на сестер твоей матери, которых их дядя, благочестивый Оттон Бамбергский {37} , просватал за славянских князей. И вот я говорю тебе и повторяю: я, дочь и сестра императоров, чувствую себя полькой и потому лучше, чем кто другой, понимаю мысли Конрада, которых он даже советникам своим не сообщает. Но я позвала тебя не для этого. Я хочу еще раз тебе напомнить, что благо Польши требует объединения всех польских земель, но не под властью старшего из князей, а под скипетром короля — это разумели и Храбрый, и Щедрый…
37
Оттон Бамбергский (ок. 1060–1139) — епископ бамбергский. В 1124 г. был призван Болеславом III Кривоустым обращать в христианство поморских славян.