Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
Князь смотрел на Гертруду, слушал речи смиренной инокини и думал о том, какое место заняла эта неблагодарная дочь княгини Саломеи в споре между братьями. Гертруду еще в детстве отдали ко двору Владислава и Агнессы, с тех пор и началась их дружба. Из всех детей Саломеи лишь она была близка с соперницей своей матери {7} . Конечно, теперь Агнесса живет либо в Бамберге, либо в своем замке в Саксонии, но, должно быть, они с Гертрудой часто видятся. Его подозрения укрепились, когда он услыхал, что единственная дочь Агнессы, Рихенца, недавно помолвленная с королем Испании, тоже гостит в Цвифальтене, ожидая здесь послов от своего супруга, которые выехали из далекого Леона за юной избранницей немолодого Альфонса {8} .
7
С Агнессой, которая вместе со своим мужем Владиславом выступала против его младших братьев, сыновей Болеслава III Кривоустого от второго брака, и их матери Саломеи.
8
Альфонс VII (1126–1157) — король Леона и Кастилии. В целях объединения под своей властью христианских государств на Пиренейском полуострове установил сюзеренитет над Арагоном, Португалией, Наваррой и в 1135 г. короновался императором
— Ты, верно, уже заметил ее, — прибавила Гертруда. — Хохотунья, по всему монастырю слышно ее смех, прелестная девушка и на княгиню Агнессу ничуть не похожа.
Князю пора было отдохнуть с дороги. У Гертруды, которая принесла в монастырь большой вклад и жила здесь с подобающей княжне роскошью, были свои особые покои и даже своя прислуга — старая нянька, вывезенная из Польши. Она могла принять брата как подобает: князю был отведен отдельный покой, а его слугам — горница по соседству. Генрих с изумлением осматривал просторное помещение, толстые каменные стены. Большое окно с красиво расписанными ставнями было распахнуто настежь: видны были горы и небо, свободно проникал свежий горный воздух. Пожалуй, только во Вроцлаве князь видел такие великолепные здания, в Плоцке, в Ленчице, в Познани все выглядело куда бедней, не говоря уж о Сандомире, городе торговом и богатом, но еще никогда не бывавшем столицей княжества.
Он, Генрих, будет первым князем этого города, скоро начнет там править. Мог бы и сейчас править — Болеслав давно разрешил ему ехать в наследное владение, но Генриху хотелось сперва побывать в Плоцке, в Кракове и вообще поездить по свету. Только что Гертруда вспоминала Плоцк, Ленчицу, свадьбу Болеслава. Помнит ли он? О да, и никогда в жизни не забудет. Ему тогда было шесть лет, совсем малыш, и Болеслав, которому недавно минуло тринадцать, казался ему взрослым, настоящим рыцарем. Ведь отец ударил Болеслава мечом, по французскому обычаю, так же, как дед посвящал в рыцари отца. Болеслав, отец и еще множество народу стояли посреди большой палаты плоцкого замка; мать держала малышей перед собой, чтобы в толчее их не ушибли. Юдитка орала благим матом — отец даже дернул себя за ус на кривой верхней губе и приказал нянькам унести ее. А потом вошли русские бояре в шубах и в золоте, в овчинных тулупах и шапках, от которых шел такой тяжкий дух, что княгиня Саломея то и дело прикрывала нос длинным, свисавшим до полу рукавом узорчатого платья. За боярами следовали сенные девушки будущей княгини, одетые по русскому обычаю, как монашки, в черное, с черными платками на головах и со свечами, будто на похороны собрались. Между этими черными монашками шла княжна — невеста Болеслава. На ней тоже было одеяние монахини, только белое. Оробевшая и удивленная тем, что ее не ведут под руки, она ступала очень медленно; хрупкая, почти детская фигурка тонула в белых складках, а глаза у нее были большие, лучистые. На руках у княжны алели красные сафьяновые перчатки с вышивкой по краю, как у епископа, и с крестом на тыльной стороне ладони. С минуту она шла, глядя в одну точку, словно завороженная — вся белая, с красными, как у палача, руками. Такой и запечатлелась она в памяти мальчика, Верхослава {9} , русская княжна, княгиня краковская и плоцкая. Потом он не раз просил у нее эти красные перчатки, но она все отказывалась их дать. Лишь однажды Генрих увидал их на женской половине — безжизненные, они лежали в аравийском ларце. А ему очень хотелось прикрепить их, как это делают рыцари, к своему шлему. Был у него такой блестящий шлем из посеребренной стали. То-то хороши были бы на нем эти красные перчатки!
9
Верхослава — дочь Всеволода Мстиславича, князя новгородского, внука Владимира Мономаха.
Но еще живей запомнилась ему княгиня Верхослава, какой он видел ее в другое время, много позже, когда умирала от изнурительной лихорадки его мать. Было это летом, назавтра после праздника святой Анны. Траву на окрестных лугах уже скосили, и во дворе замка чудесно пахло свежим сеном. Княгиня Саломея забылась к вечеру беспокойным сном; тихонько отойдя от ее ложа, он и Верхослава вышли за ворота замка и долго смотрели на раскинувшиеся огромным веером луга и поля, где только начиналась жатва. Болеслав тогда готовился к решающему походу на брата {10} , он едва поспел на похороны матери, а Мешко, очень дороживший своим здоровьем, улегся спать. И Генрих с Верхославой вдруг оказались среди ленчицких лугов одни, без свиты. Верхослава была намного старше и всегда относилась к Генриху по-матерински, тем более теперь, когда ей предстояло стать главной в роду, — Агнесса в счет не шла. Они стояли у колючей крыжовниковой изгороди, смотрели на запад и на юг, на блеклое, безоблачное небо. О многом хотелось бы им поговорить, но оба молчали. Генрих словно впервые видел эти луга, поля, небо — людям, потрясенным неминуемой смертью близкого человека, всегда странно видеть равнодушие мира. Верхослава, не зная, что сказать, обняла его за плечи и крепко прижала к себе. Генрих взглянул на нее с изумлением, но и какое-то другое чувство заметила, видно, Верхослава в его взгляде, потому что быстро опустила руку и ушла.
10
На Владислава II, который после двух неудачных попыток подчинить себе братьев предпринял третью и осадил их в Познани (1146 г.); однако можновладцы, опасаясь усиления Владислава, поддержали младших братьев; Владислав был разбит и бежал в Германию.
С той поры они стали большими друзьями, и Генрих обычно жил при «плоцком дворе», как говорили в семье. Болеслав вскоре перебрался в Краков, но Верхослава частенько наезжала в Плоцк. Там, сидя в любимом своем саду над Вислой, она подолгу смотрела на далекую полоску противоположного берега. Ей вспоминался город, в котором она родилась; отец ее, Всеволод, тогда еще княжил в Киеве и только позже переехал в Новгород — князья русские в те времена долго на одном престоле не засиживались. Генрих почти не отлучался из Плоцка. В сандомирском уделе, заодно с мазовецким и краковским, распоряжался Болеслав — скуповат он был, жаден к деньгам, но старался не только для себя, а и для братьев выжать побольше из родовых земель, умножить богатства семьи. Правда, хозяйничал он не очень умно, но это уже дело другое. Из-за его скупости Генриха не спешили женить, а когда братья, бывало, заговаривали об этом, Болеслав напоминал им, сколько будет расходов на содержание отдельного двора, на свадьбу и так далее. Однако свадьбы в их роду следовали одна за другой: недавно оженили Болека {11} , долговязого сынка Владислава и Агнессы, а потом его теток, совсем еще сопливых девчонок, повыдавали замуж. К счастью, просватали удачно и в дальние края — послы от зятьев так долго ехали за невестами, что и о приданом позабыли. А Генрих остался неженатым.
11
Болеслав I Высокий, впоследствии князь Силезский (ум. в 1201 г.), был
— До поры до времени, — произнес он вслух и сел у высокого окна.
Прямо под окном низвергался водопадом пенистый горный поток, наполняя рокотом и гулом всю комнату. Генрих положил руки на подоконник и оперся на них подбородком. Он вглядывался в бурное кружение воды и думал о себе: странным и непонятным казалось ему, почему он сюда приехал и зачем он, искатель княжеского престола, а может, и королевской короны, сидит здесь и смотрит на эти баварские водопады. «Такая уж моя планета, — подумал он, но путь она мне показывает всегда правильно. Теперь необходимо быть здесь, я должен застать врасплох Оттона фон Штуццелингена и Ортлиба. Они небось по-своему смотрят на те дела, которые им препоручила, умирая, мать. Да и на эту хохотушку я бы не прочь поглядеть».
— Королева Испании! — громко сказал он. — Красиво звучит, клянусь богом!
А королева Испании стояла под его дверью.
Все полагали, что Альфонс VII ждет кончины императора Конрада и выборов нового. После того как прошлой осенью внезапно скончался король Генрих, старший сын кесаря, было не ясно, кому достанется императорская корона. А испанскому государю брак с Рихенцой был нужен, чтобы породниться с семьей римского императора, и лучи нежданного величия озарили Рихенцу, первородную внучку Болеслава Кривоустого, лишь потому, что это была самая красивая из племянниц Конрада III. Если бы после смерти ее дяди императорская корона перешла к роду Вельфов {12} или к другому роду, тогда убеленный сединами кастилец, может, и раздумал бы посылать послов за смешливой резвушкой, которая в тихой обители близ кесарева двора ждала, когда ее увезут в золотую клетку. И царственный ее супруг ссылался на опасности, грозившие его послам в пути: там-де разбойничают и французский король, и провансальские графы, и барселонские, и наемники ломбардских городов, да еще, чего доброго, налетят морские корсары, арабы Рожера Сицилийского {13} , этого «язычника», как называл его благочестивый кастилец. Бракосочетание per procura [2] состоялось уже давно, и Рихенца мечтала о блестящей короне южного королевства, поджидавшей ее под сводами леонского собора. А пока жила «королева» спокойно, почти как монашенка незнатного рода, даже скучновато, но, к счастью, при ней уже была ее свита из десяти дам и девиц. Под заботливым надзором Гертруды маленький двор будущей чужеземной королевы преобразил мирную жизнь монастыря. Все было полно Рихенцой, ее смех звенел на галереях и в саду. Кто знает, она, возможно, не так уж стремилась к пожилому супругу. Приезд гостей в монастырь взволновал всю ее свиту, и Рихенца упросила Гертруду познакомить ее с Генрихом.
12
Конрад III был первым германским королем из рода швабских герцогов Гогенштауфенов (или Штауфенов), враждовавших с могущественным родом Вельфов, которые владели Баварией, Саксонией и некоторыми другими германскими землями.
13
Рожер Сицилийский — Рожер II, первый норманско-сицилийский король (1130–1154), объединил под своей властью все завоевания норманнов в Сицилии и Южной Италии и в 1139 г. принял титул «короля Сицилии, герцогства Апулии, княжества Капуи». Он создал сильное в военном отношении централизованное феодальное государство, обладавшее мощным флотом. Во время второго крестового похода сицилийский флот совершал опустошительные набеги на владения Византии, у которой были отняты о. Корфу, Коринф, Фивы.
2
через представителей (лат.)
Князь нехотя отошел от окна. Он как раз думал об испанской королеве и все же с трудом понял, что именно она-то и вошла к нему в сопровождении Гертруды. Невысокая, худенькая, не такая уж красавица, по рассказам Гертруды он представлял ее другой. Но когда она улыбнулась, ее лицо засияло такой прелестью, что у Генриха захватило дух. Светлые волосы блестели на солнце, глаза были большие, серые — она очень походила на свою бабку, русскую княгиню, первую жену Кривоустого {14} . Странно было видеть эту красоту степнячки среди кирпичных стен монастыря и его пестрых, вблизи таких тяжелых, неуклюжих башен. Генрих тоже улыбнулся. С минуту он смотрел на Рихенцу, потом учтиво склонился в глубоком, до земли, поклоне, как наставляла его сама Саломея фон Берг.
14
Первой женой Болеслава III Кривоустого была Сбыслава, дочь Святополка II Изяславича, великого князя киевского.
— Это дочь нашего брата, с которым вы так любезно обошлись, — сказала Гертруда.
Но Рихенца только усмехнулась: видимо, она (или Генриху так показалось?) не держала на него зла за то, что ее отца выдворили из краковской столицы и наследных земель.
— А я вас уже видела, братец! — спокойно сказала она. — Через щели в ограде.
И засмеялась. Она назвала его «братец» — не величать же ей такого юнца «дядей»!
Но Генрих не улыбнулся в ответ, в его воображении возникла Верхослава. И когда Рихенца с Гертрудой ушли, он снова начал думать о ней.
В его мыслях почему-то уже не было той отчетливости, с какой он вспоминал свадьбу Кудрявого и смерть матери. Но, кружа по светлице, глядя в окно на горы и даже пересчитывая деньги, в своем кошеле, он все время ощущал незримое присутствие невестки, как это бывало в плоцком замке. Там, в деревянной башне, где помещались он и его слуги, Генрих все слонялся от одного окна к другому и даже в мороз иногда распахивал окна на заиндевевший двор, чтобы лучше видеть большое одноэтажное строение, где сидела княгиня со своими служанками. Девушки вечно пряли или ткали Генрих с тоскою смотрел на эту неизменную картину, — княгиня же обучена была в Новгороде странному, таинственному искусству. На деревянных или медных досках она рисовала святые иконы для церквей. Не женское то было занятие. И многие косились на Верхославу, хоть работу свою она делала с величайшим благоговением, подолгу молилась, перед тем как начать новую икону — будь то святое семейство, или бог-отец во славе, или просто скромное изображение какого-нибудь святого. Рисовала она по самому строгому канону, никогда не отступала от правил, подробно выписанных на разукрашенном узорами пергаменте, и время от времени усердно их перечитывала — написаны же они были по-гречески. Бедняжка Верхослава, как и подобало княжне из рода Ярослава Мудрого, умела не только славянские письмена читать, но и греческие разбирала! Это тоже вызывало неодобрение. Даже Саломею фон Берг, хоть сама она, не в пример мужу, владела искусством чтения, сперва тревожила такая ученость: не испортился бы характер у невестки! Но Верхослава была женщина тихая, умом своим не гордилась и кротко сносила нелегкий нрав Кудрявого. Слабая здоровьем, она долго не беременела. Говорили даже — и Генрих об этом знал, — что Болеслав первые два года после свадьбы не спал с женой; ведь ее выдали замуж тринадцати лет, совсем еще девочкой. Наконец она все же родила дочь, некрасивую косоглазенькую Салюсю, которой потом никак не могли найти мужа. Других детей у Верхославы пока не было.