Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
По затененному мостику они прошли к башне, потом, через подъемный мост — на другой берег реки. Спускались ранние сумерки, река казалась совсем синей между порыжелыми деревьями. Остановившись на скалистом берегу у леса, они долго смотрели на воду. Девочка все не выпускала руку Тэли.
— А белки тут есть? — спросил Тэли.
— Ну, конечно, очень много.
— А как тебя звать?
— Юдка, — отвечала девочка, — Юдифь.
— А меня Тэли, Бартоломей. А сколько тебе лет?
— Одиннадцать. Но ты не думай, я ученая.
— Да ну? — засмеялся Тэли. — Чему же ты выучилась?
— Не веришь? У меня, знаешь, какая память! Я все учу наизусть. Отец говорит, я буду ездить по городам и рассказывать истории.
Она
— И когда Тристан покинул Изольду… — начала она высоким надрывным голосом да при этом так закатила глаза, что Тэли расхохотался, подбежал к ней и рукой прикрыл ей рот.
— Не строй из себя сумасшедшую!
Юдка тоже засмеялась.
— Я уже знаю всю историю о Тристане, — воскликнула она, — от начала до конца! А конец — лучше всего.
— И когда Тристан покинул Изольду… — передразнил ее Тэли. Тогда Юдка толкнула его, побежала, а он погнался за ней вниз по склону, к реке. Там они увидели белок, насобирали грибов и большими друзьями вернулись в замок, когда уже начинали поднимать мост. Разумеется, Тэли, хранивший в памяти образ польской княжны, относился к маленькой еврейке с некоторым высокомерием. Но все равно им было весело и хорошо вдвоем.
С той поры Тэли, когда только мог, мчался на еврейский дворик и тащил Юдку на прогулки в окрестности замка, на виноградники, в леса, в ближние поля, а то и к находившемуся по соседству Гафенсбергу. Иногда он брал с собой виолу и по дороге играл, но Юдке это не нравилось. Тэли узнал от нее уйму занятных вещей, особенно о господине Виппо. Виппо, оказывается, тоже еврей, жил он прежде где-то на Верхнем Рейне, а когда появился в Шпейере святой Бернар, то к Виппо, уже в те времена очень богатому, сбежались прятаться его разоренные соплеменники. Пока шли сборы к крестовому походу, Виппо скупал замки, брал их в залог или в аренду у рыцарей, которые отправлялись на защиту Гроба Господня. Сюда Виппо явился важным господином и тоже начал прибирать к рукам здешние замки и усадьбы, покидаемые обедневшими владельцами. Втайне от всех он скрывал у себя в Грюнайхберге евреев, которые бежали из разграбленных городов. Обо всем этом Тэли князю Генриху не рассказывал.
Их прогулкам с Юдкой скоро пришел конец. Лишь только Виппо узнал, что принимает у себя самого Барбароссу, как поспешил погрузить евреев в повозки и вывез их ночью в другой свой замок за Гафенсбергом, в добрых шести милях. Из всех обитателей замка один Тэли заранее проведал об этом и накануне вечером пошел проститься с Юдкой.
— Люди говорят, — серьезно сказала она, — что кесарь скоро умрет, тогда мы поедем в Бамберг.
— Э, что ты понимаешь! — возразил Тэли. — Зачем ему умирать? Он поедет в Рим — короноваться.
— А когда он умрет, — продолжала Юдка, не слушая его, — будут пышные похороны.
— Его в Лоре похоронят — рядом с отцом и сыном.
— Ну да! Он умрет в Бамберге, и похоронят его в Бамберге.
— Откуда ты знаешь?
— Мы все знаем. А на похороны съедется в Бамберг много народу. И я там буду рассказывать истории. Так отец обещал. Пура будет плясать, а я рассказывать. (Пура была ее старшая сестра.)
— Увидимся в Бамберге! — крикнул Тэли на прощанье.
И они увиделись.
Когда Тэли и Герхо шли за князем Генрихом через бамбергский рынок к дому герцога швабского, в одном из балаганов горели огни. Там плясала молоденькая танцовщица, на которую никто и внимания не обратил, — господа были заняты более важными делами. Только Тэли ее узнал: это была Пура.
Кесарь скончался недели через две после вручения герцогу Фридриху императорских регалий. День
Князь Генрих жил у Фридриха, там же разместились его люди. Якса привел всего двадцать пять человек и привез вести из Польши, а Лестко — голубую ленту, которую нацепил на шлем. Князь почти не бывал в одиночестве — то совещался с Яксой, то ходил на беседы к Рыжебородому, но о чем они толковали, Тэли не знал. Часто заглядывали в дом Оттон Фрейзингенский, да Райнальд Дассельский, да еще Рахевин {70} , капеллан епископа Оттона, ну и много других.
По мере того как распространялись слухи о близкой кончине кесаря, в Бамберг стекалось все больше всякого люду; вооруженные воины и фокусники, женщины и мальчишки, цыгане, епископы, акробаты, монахи — они заполонили город и окрестности. Выдалось тогда подряд несколько суровых зим, а летом все шли дожди, и многие места вокруг Бамберга заливало водой — поэтому там почти не было строений, народ ютился в шалашах и балаганах, ожидая печальной вести. Красивого, сильного, веселого короля Конрада все любили, хотя ему не везло ни в мирной жизни, ни на войне; немало судачили о грехах его молодости, но все признавали, что он искупил их благочестием, после того как устрашился солнечного затмения.
70
Рахевин, или Рагевин (ум. в 1177 г.) — ученик и секретарь Оттона Фрейзингенского, каноник, продолживший до 1160 г. его труд «Деяния императора Фридриха I».
Наконец, пятнадцатого февраля, разнеслось скорбное известие. Не помогли, знать, молитвы монахини Гильдегарды из Бингена, великой подвижницы, которой сестры короля слали письмо за письмом, чтобы молилась за здравие Конрада. Тщетными оказались и многочасовые бдения епископов у гробниц святого Оттона и императора Генриха, основателя бамбергского храма — его лишь года два тому назад причислили к лику святых.
Здесь-то похоронили и короля Конрада, который любил называть себя императором, хотя в Риме не короновался.
Все это время, когда в городе царило неописуемое волнение, Тэли чаще можно было застать в еврейском балагане, чем в доме герцога Фридриха. Двери балагана обычно были раскрыты, на пороге стоял старый Гедали, отец Юдки, и ударял в глухо гудевший бубен. Пура плясала, народ теснился ко входу — поглядеть на ее ловкие, быстрые движения и красивое прозрачное платьице. Потом выходила маленькая Юдка и начинала свои рассказы. Было их у нее только два: рассказ о рыцаре Гамурете, вовсе не интересный, зато история о Тристане и Изольде всем нравилась, и Юдке давали кто сколько мог. Отец сопровождал рассказы ударами в бубен, который глухо рокотал, словно далекие громовые раскаты — грома рока, преследовавшего Тристана и Изольду. Тэли слушал историю их любви, и она уже не казалась ему такой нелепой. Даже когда Юдка доходила до того места, над которым Тэли так смеялся: «И когда Тристан покинул Изольду…» Тут маленькая еврейская девочка размашисто вскидывала кверху обе руки — Тэли прямо мороз подирал по коже. Голос ее звучал уже не так пискливо, хотя все «и» она произносила тоненько и протяжно — будто ласточка щебечет. А когда Изольда не узнавала переодетого Тристана, сердце Тэли всякий раз сжималось от печали и страха. Иногда он брал в руки виолу и подыгрывал Юдке.