Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
Даже Гертруда, выросшая в монастыре и почти немка по воспитанию, должна была как посаженая мать принять участие в языческих церемониях и возглавить ораву пьяных женщин при обряде «очепин». Усталая, раскрасневшаяся Елена с удовольствием сняла огромный венец, перевитый пшеничными колосьями и нитями жемчуга, и обратила свои голубые глаза к Гертруде, державшей золотые ножницы, которые применялись при княжеских «постригах» и «очепинах».
Потом были «покладины». С громким пением молодых повели в опочивальню: мужчины — Казимира, женщины — Елену; обе процессии шли с разных сторон и
— Не пущу! — закричала она. — Не пущу! Он клялся мне, что будет любить, что женится! Я ему еще сына рожу! Я такая же княжна, как и ты! Столько лет он здесь спал со мной, столько лет…
Все остолбенели. Генрих потупил глаза, а Гертруда бросилась к Настке, начала ее уговаривать, от волнения путая русские, польские и немецкие слова. Но Настка ее оттолкнула.
Казимир так и застыл на месте. Генрих и Говорек, которые вели его, опустили руки. Только Елену, казалось, нисколько не трогала эта сцена.
Вдруг она выступила вперед и тоже закричала:
— Надо было глядеть за ним получше, если хотела, чтоб он на тебе женился! Тоже мне княжна! Пани из Бельска. Недоглядела, теперь уже поздно!
Однако Настка все стояла в дверях, раскинув крестом руки, и выкрикивала бессвязные проклятия.
— А ну-ка, пусти! — взвизгнула Елена. Молниеносным движением она ухватила Насткины мониста и так дернула, что голова Настки мотнулась назад, а нитки порвались: градом посыпались бусины, застучали по порогу супружеской опочивальни.
— Не отдам его, не отдам! — вопила Настка, отчаянно защищаясь.
Генрих обернулся к стоявшим позади рыцарям, хотел им сказать, чтобы увели эту бабу, но не мог произнести ни слова.
Тем временем Елена, оторвавшись от Настки, попятилась на несколько шагов и со всего размаху ударила ее по лицу. Настка покачнулась и упала в объятия Гертруды, а Елена, даже не глядя на нее, схватила мужа за руку и потащила в опочивальню.
Так справили в вислицком замке «покладины» князя Казимира.
29
В Вислице царило счастье, в Сандомире — покой, год шел за годом без особых происшествий. Всюду были порядок и благоденствие. Выдалось несколько урожайных лет, из Силезии приехали купцы и закупили много воску, чтобы перепродать его в кесарских землях, потом пошли в ход лошади из княжеских табунов, меха. В Польше появилось много серебра, правда, и фальшивые монеты попадались частенько; но торговля на ярмарках шла бойко, народ жил спокойно и в достатке. Мечи ржавели в чуланах и кладовых. Крестьяне богатели, реже приходили с жалобами в Сандомир, — впрочем, они уже знали, что толку все равно не будет. Крестоносные рыцари поднимали целину вокруг Опатова, а Владимир Святополкович, беря с них пример, превратил свой Влостов в цветущий оазис, украсил небольшой замок византийскими и итальянскими коврами и потчевал гостей сладким итальянским вином, которое очень нравилось князю Генриху, говорившему, что такое же вино он пивал во время своих странствий.
А странствия эти вспоминались князю сандомирскому
В Вислице, что ни год, родились дети, но вскоре умирали; выжили только старшая дочка и сын Болеслав. Настка усердно ухаживала за детьми Елены, сама же княгиня больше занималась политикой, «бабской политикой», как говорил Виппо. Она ссорила русских князей, а Казимир потом выступал посредником, мирил. «Великая честь!» — язвил Виппо, недолюбливавший Елену за грубость.
Генрих редко выезжал из Сандомира. Но когда увеличился спрос на лошадей (видимо, кесарь опять готовился к походу на запад или же на юг), старый Виппо предложил ему съездить вместе взглянуть на табуны, главный источник княжеских доходов.
Станы табунщиков размещались в пуще между Вислицей и Поланцем, и еще на севере, у Радома, на землях богатого Шавла. Сперва поехали в Поланец. Сразу же за крепостью начинались леса с обширными лугами, где паслись табуны. Зимою лошадей держали в больших бревенчатых сараях — если хочешь выгодно продать лошадь, надо беречь ее от мороза. Такой порядок был заведен еще не везде, но Виппо, смолоду занимавшийся барышничеством, знал, как надо ходить за лошадьми. Целые селения — жили там полоненные пруссы только и делали, что заготавливали сено, а потом, когда устанавливались зимние пути, свозили его в Поланец. Там «сенный староста» распределял сено между табунами, там же держали в амбарах зерно, которым кормили породистых лошадей. Виппо даже приказал поставить несколько каменных амбаров, за что люди его осуждали, говоря, что амбары у него как костелы или дворцы княжеские.
Генрих остался доволен лошадьми, попадались настоящие красавцы. Стояла осень, четвертая после свадьбы Казимира. Генрих с удовольствием отобрал лучших лошадок в подарок брату и невестке, а десяток карих велел отправить для вислицких музыкантов. Елена, любившая музыку, завела у себя оркестр вроде половецкого: когда княгиня или князь выезжали, их всю дорогу сопровождали музыканты — били в бубны, гремели колокольцами, дудели в дудки. Но в Сандомир этой языческой музыке не было доступа, Генрих не разрешал.
Озябшие после осмотра табунов Генрих и Виппо зашли погреться в избу сенного старосты. Староста, степенный крестьянин по имени Марек, поставил перед гостями жбаны с медом и пивом, прося не обессудить. Выпить, мол, есть что, а вот с едой туговато, день-деньской за табунами гоняешься, где уж тут оленя или серну убить.
— Одних зайцев постреливаю, и то ежели шальной к самому дому подбежит, — сказал староста. И действительно, на столе было только заячье жаркое, самая грубая еда. Но гости ели, потому что проголодались.