Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
— Не может быть хорошо всем, — возразил Генрих. — К тому же есть вещи поважней, чем благо каждого отдельного человека, — надо стремиться ко всеобщему благу и к той цели, которую ставит пред нами господь бог.
— Но все же, как мы поступим с Яксой и Святополком? — перешел Казимир к более насущным делам, уже не пытаясь противоречить брату.
— Ты вернешься в Вислицу и скажешь им, что, если они отдадут свое войско в мое распоряжение и двинутся со мной на Краков, ты их отпустишь на свободу и ничего худого им не сделаешь.
— Я должен подбивать их на измену? Отпустить на свободу?
— Ты поедешь и сделаешь так, как я сказал. Где Говорек?
Виппо замахал руками.
— Бога ради, не связывайтесь с Говореком! Он не захочет идти на Краков.
— Почему?
— Не пойдет он, ему это невыгодно. Он знает, что в Кракове ему уже не быть важной персоной.
— Добро, — сказал Генрих. — О походе на Краков знаем только мы пятеро, а завтра узнают еще Якса и Святополк. Больше никому ни слова. Герхо поедет со мной в Опатов, к крестоносцам. Казимир переговорит с мятежниками и тоже приедет туда. Надо разослать шесты с приказом об ополчении по всему княжеству и в Свентокжиские горы. Лестко съездит к тамошним разбойникам, к лесовикам и к бортникам. Всем собираться через десять дней на лугу за Вислой. Такова моя воля.
Виппо взглянул на Генриха с удивлением — подобных речей он от князя еще не слыхал.
Казимир молча преклонил перед братом колено, потом вышел во двор, приказал подать свежих лошадей и вместе со своими телохранителями выехал из города. Генрих распорядился собрать небольшой конный отряд для поездки в Опатов.
Надвигался дождь, всадников сопровождала темно-лиловая туча, которая распласталась над дорогой, идущей из Сандомира в Опатов по узкому нагорью. По обе ее стороны тянулся лес, застывший, угрюмый, подернутый синей дымкой. Туча медленно разбухала, спускалась все ниже над дорогой и холмами. На миг выглянуло багровое солнце, и вскоре стены Сандомира скрылись за лесом.
Мерин Генриха, недавно взятый из табуна, вел себя беспокойно, прядал ушами и грыз удила, позвякивая бубенчиками. Карей, скорее даже каре-гнедой масти, он был очень хорош в красной попоне, на которой бренчали золотые бляхи и подвески — они-то, видно, и тревожили мерина.
Генрих начал вспоминать, на каких конях ему приходилось ездить. «Женщина вспоминает платья, рыцарь — коней», — сказал ему когда-то старый воевода Вшебор. И, перебирая в памяти своих уже околевших скакунов, Генрих почувствовал, что он стареет. Вспомнился ему конь, на котором он сломя голову мчался в Осиек, сам не зная зачем; и конь, присланный ему королем Рожером, когда они вместе выезжали на соколиную охоту; и еще один конь, стоявший в стойле на палубе корабля, который вез Генриха по морю. Рядом фыркали кони его спутников, сумерки сгущались, а дождь так и не пошел. Уже затемно приехали они в Опатов и постучались в ворота тамплиерской обители. Башни костела святого Мартина чернели во мраке и, казалось, упирались верхушками в самое небо.
«Это память обо мне, — подумал Генрих, — она пребудет вечно. Может, меня и похоронят здесь, среди крестоносцев?»
Тамплиеры не удивились гостю: Генрих часто их навещал и, случалось, приезжал поздно ночью. Было их двенадцать человек вместе с Вальтером фон Ширахом, их неизменным главой. Джорик де Белло Прато в это время тоже находился в обители, и еще здесь появились два новых рыцаря, соперничавших между собой: Гансберт фон Руммель и франконец Эгидий. Оба были присланы своими магистрами (Бертран уже давно скончался и был погребен в Газе) с поручением присмотреться к польским делам и сразу же принялись весьма рьяно пополнять орденскую казну и кладовые.
Генриху запомнился разговор с Казимиром о тамплиерах. Собственно, разговор-то весь свелся к одному вопросу, который возникал перед Генрихом и прежде. Генрих понимал, что у него и у тамплиеров цели разные; это стало ему ясно еще из беседы с великим магистром на крепостной башне в Газе, когда они смотрели на руины греческих храмов, дремавшие в зеленовато-синем лунном свете. И все чаще спрашивал он себя, почему Храброму всегда сопутствовала удача. Не потому ли, что Храбрый не знал, сколь сложен и непостижим ход истории? Или же он просто не желал этого знать? Как проникнуть в душу человека, который жил сто сорок лет назад и, возможно, чувствовал и мыслил совсем не так, как мы? Инстинкт побуждает кошку прятать своих детенышей, вероятно, так же и Храбрый, не мудрствуя лукаво, вел Польшу по нужному пути.
Итак, тамплиеры, несмотря на поздний час, приняли их радушно и ни о чем не спрашивали. Генрих оставил при себе только Герхо, прочих своих спутников, взятых для приличия, он сразу же отправил спать. Вальтер велел принести в трапезную вина, четыре рыцаря-монаха и Генрих сели за стол, а Герхо примостился на лавке у дверей. В окна глядела теплая летняя ночь, грозовые тучи прошли мимо, не пролив дождя, но над скаржискими лесами поблескивали молнии. В трапезной тускло светили лучины.
— Полагаю, брат Вальтер, — сказал Генрих, — пришла пора обсудить нам вместе то, что каждый из нас таит в мыслях и в сердце своем.
Слова эти прозвучали в тишине очень внушительно и веско. Четыре рыцаря-немца, догадавшись, видимо, о чем пойдет речь, переглянулись. Лицо Генриха было спокойно, но все почувствовали, что разговор будет важный. Кто-то кашлянул, а Эгидий наклонил жестяной жбан и налил себе вина, словно в горле у него пересохло. Однако хозяева не спешили с ответными речами.
— Сердца человеческого еще никто не постиг, — молвил наконец Вальтер и тоже налил себе вина.
— Когда-то я знавал вашего магистра, — заговорил Генрих не спеша, будто рассказывая сказку. — С тех пор минуло семнадцать лет. И ты, Вальтер, знал его — ведь нам обоим пришлось вместе исходить немало дорог на этом свете. И вот однажды, в Газе, магистр Бертран де Тремелаи повел меня на высокую башню, в недрах которой хранилась зеленая чаша Грааля. Не было на той башне креста, только ночное небо осеняло ее и звезды сияли с нею рядом. Там, на башне, поведал мне магистр великие тайны, и стали они моими тайнами. Да будет благословенна роза!
— И крест! — хором отозвались четыре рыцаря, поднявшись на ноги.
— И свет! — заключил Генрих.
Все снова сели.
— И сказал мне тогда Бертран, чтобы я призвал вас в свою землю, поселил здесь и помог вам трудиться во славу ордена. Так я и сделал…
— Орден будет вечно благодарен тебе, — ответил Эгидий серьезным, проникновенным тоном.
— Какова цель ваша? — задал Генрих прямой и явно неожиданный для рыцарей вопрос.
— Сам знаешь, труд во имя господа, — ответил Джорик, обменявшись взглядами со своими товарищами. Те одобрительно закивали.
— Да, знаю, — согласился Генрих. — Вы трудитесь ради того, чтобы исполнились предначертания господни. Тогда настанет мир между людьми, и свет воссияет и снизойдет на землю.
— Так гласит Святое писание, — молвил Джорик.
— Но как вы его толкуете?
— Тебе это известно, князь.
— Не все известно. О многом я лишь догадываюсь. Но ежели суждено, чтобы наступил на земле мир, то придет ли он через раздробление или через объединение?
— Про то ведает бог.
— И как понять, что рыцари Святого Креста призывают на помощь Горного Старца?