Шрифт:
Ярослав Ивашкевич
Красные щиты
1
В те времена, когда начинается наш рассказ, город Зальцбург был окружен дремучими лесами, и дороги, которые расходились от него в разные концы - в Австрийскую марку (*1) или же в кесарев Регенсбург, - скорее напоминали глубокие, узкие ущелья в зеленой чаще. Менхсберг, еще не прорезанный туннелем, затенял город с запада, а к югу, там, где теперь раскинулись до темно-лиловых уступов Унтерсберга луга и сады, стояли на просторных участках обнесенные частоколом деревянные домишки. Место было неудобное: до города далеко и от врага никакой защиты. Да, не близко было оттуда до города, до горделивого замка, воздвигнутого еще на развалинах римского Ювавума и служившего окрестному люду оплотом во время непрестанных смут. В этой-то части Зальцбурга родился и подрастал Тэли, унаследовавший от отца прозвание Турно. Отца давно не было в живых, сложил он свою непутевую голову в
Бартоломей, или попросту Тэли, рос у дяди - в городе и в замке ему почти не доводилось бывать. Время тогда выдалось мирное: благочестивый епископ все молился, преклонив колена в продолговатом, невысоком темном храме, за меч брался только в крайности, хотя в обиду себя не давал. И Тэли бродил свободно по лесам и горам, а с той поры, как дядя взял его однажды на богомолье в пустынь у Королевского озера, посвященную его патрону, начал убегать в горы надолго. Лишь изредка приносил он домой какую-нибудь добычу - из нескладного самодельного лука трудно было подстрелить увертливого лесного зверька. Дома Тэли томился, дядя то и дело его поругивал, но когда мальчика взяли служкой к Руперту, главному канонику зальцбургского собора, он появлялся дома лишь изредка, и всегда от него несло тяжким пивным духом и запахами каноникова подворья, которому скорее пристало бы называться корчмой.
Второй каноник, Оттон, устроил неподалеку от собора что-то вроде школы. Был это, собственно, только "тривиум" - до "квадривиума" (*2) никто из учеников не дошел, да и вряд ли каноник Оттон с гноящимися глазами сумел бы их чему-то научить по части геометрии или музыки. Тэли пискливым голоском подтягивал в церковном хоре вместе с другими бедными служками и клириками, которых было полно при дворе благочестивого епископа, - то была вся его музыка, а геометрию он знал ровно настолько, чтобы чертить в песке на площади перед собором квадраты и прямоугольники - по этим квадратам Тэли скакал на одной ноге и выбивал камешек из "ада" в "небо". Адом частенько стращал его на уроках каноник Оттон, а вот о небесном блаженстве упоминал редко, и Тэли спешил удрать из класса, как только колокола прозвонят час окончания уроков. Он шел в полутемные покои каноника Руперта, где всегда толпились бродяги, странники, певцы. Там царило веселье, порой даже чрезмерное - это был в Зальцбурге единственный дом, где варили силезское пиво да, кстати, и поглощали его в огромном количестве. Тэли был у Руперта на побегушках и поначалу не видел ничего несправедливого в том, что каноники и клирики помыкали ничтожной его особой. Никому он не жаловался, спал в сенях, под лестницей, постелив на охапку сена облезлые шкуры и укрываясь завшивленной рясой Руперта или какого-нибудь клирика. Зимой из-под лестницы видна была в отворенную дверь большая зала с очагом, где пылало буйное пламя - так любил каноник, служитель святого Антония, презиравший мелочную бережливость. Летом открывалась другая дверь, во двор; из нее виднелась широкая, окруженная домами площадь перед собором, а в просветах между домами поблескивал Зальцах, особенно в лунные ночи. Тэли лежал в своем закуте и слушал, о чем поют Руперту эти люди, забредавшие сюда выпить пива. Ласковая рука сна застилала ему глаза туманом, и вместе с дымным запахом очага эти песни доносились до него, как отзвуки иного мира. А весной (только одну весну и прожил он в доме Руперта) проникали в открытую дверь совсем другие цвета и чудесные, таинственные запахи - это оживающая земля пела свою песнь. Тэли смотрел на сиявший при луне Зальцах, слушал соловьиные трели и припоминал песни бродячих жонглеров; кривляясь и подпрыгивая, они часто потешали народ на соборной площади. И однажды, глядя на жонглеров, он, бог весть почему, вспомнил, что сказала накануне дядина жена - ему-де уже исполнилось четырнадцать лет и пора бы подумать о себе. Но Тэли не хотелось о себе думать.
Той весной появился на епископском подворье бродячий певец и большой мастер рассказывать. По вечерам, когда вся челядь епископа Эбергарда собиралась в рыцарской зале и епископ, закончив молитвы, которыми изводил своих слуг, откидывал с ястребиного лица капюшон, этот певец - звали его Турольд (*3) - заводил бесконечные свои истории. Епископ, привычный к долгим молитвам, слушал его
Месяца через два Турольд все же надоел епископу, и пришлось ему перекочевать в логово Руперта. Но и там слушали его неохотно, так что он больше посиживал в сенях вместе с Тэли, нанизывая одну за другой истории о рыцарях - мальчик не скучал лишь потому, что рядом с темным силуэтом певца ему была видна освещенная луной дорога в долину и гладкая, отливавшая серебром соборная площадь. Но ясные ночи скоро кончились, наступили безлунные. Тогда, в ночном мраке, Турольд начал петь любовные песенки, каких не певал ни епископу, ни Руперту. В горле у него что-то сладко переливалось, ах, как чудесно пел Турольд! За несколько дней Тэли запомнил уйму песен и однажды вечером, когда каноник и вся челядь ушли к епископу, повелевшему, чтобы Руперт варил пиво в его присутствии, Тэли до глубокой ночи пел выученные песенки.
Время шло, и вот, уже в конце лета, Турольд уговорил его покинуть Зальцбург и идти вместе в Регенсбург - туда, сказал Турольд, скоро приедет на имперский совет сам кесарь... И еще сказал, что научит Тэли всем своим песням, и будут они бродить из города в город, а городов этих и замков не перечесть что в Баварии, что в Швабии, что на берегах величавого Рейна. Предложение понравилось Тэли, и они ушли вдвоем, даже не простившись с Рупертом и с Оттоном. Правда, оба преподобных отца в тот вечер, как на грех, перепились и храпели в чулане, точно свиньи. Тэли и Турольд шагали налегке: все их добро - песни, а это поклажа не тяжелая, да и нести ее далеко не приходилось. Долины меж горами были так хороши, всюду зеленела трава, пригревало солнце - где уж тут спешить! Они распевали во все горло, то и дело укладывались на траву, смотрели на жаворонков. Не пили они ни пива, ни вина, но Турольд словно захмелел, ласковый стал, нежный. На одном из привалов он все же вытащил бурдюк, вина там оставалось немного, зато было оно крепкое, - у Тэли и у Турольда закружилась голова. Небо над ними звенело дивными песнями, и они, пьяненькие, лежали у подкожья одного из отрогов величавого Унтерсберга. Турольд завел песню, сложенную будто бы в честь пресвятой девы, но в конце там шли такие греховные, непристойные слова, что Тэли, хоть и был пьян, встревожился и, опершись на локоть, в страхе уставился на Турольда. А тот знай себе кощунствовал.
Тэли с отвращением глянул на певца, вскочил и, не чуя под собою ног, пустился к большаку. Выбежал он на дорогу как раз в ту минуту, когда по ней проезжал на белом персидском коне молодой рыцарь. И оруженосец с ним был, следом ехал. Тэли бухнулся на колени прямо под копыта - всадник едва успел осадить коня. И тут, весь дрожа от обиды, мальчик громко зарыдал.
Рыцарь, видно, очень удивился; упершись рукой в шею коня, он обернулся к оруженосцу:
– Эй, Лестко, спроси у паренька, чего ему надо!
Рыцарь был совсем молодой, верно, не старше своего оруженосца, а может, только казался таким юным. Длинные русые волосы выбивались из-под шлема и мягкими локонами падали на плечи, золотясь в солнечных лучах. Лицо у него было румяное, глаза голубые. Прямо в душу они глядели и словно отливали сталью - так и впились в оробевшего Бартоломея. Неправильный, вздернутый, но тонкий нос придавал лицу рыцаря выражение веселого любопытства. Тэли сразу почувствовал, что встреча к счастью, и решил не упускать случая. Он оглянулся на Турольда - тот прятался за деревом. Оруженосец рыцаря спрыгнул с коня, наклонился к мальчику - роста он был огромного - и спросил:
– Чего ты просишь?
– Защиты!
– выкрикнул Тэли и перевел взгляд вверх, со слуги на господина. Рыцарь ехал без стремян. Вместо седла был под ним стянутый подпругою цветной шерстяной коврик; ноги в светлых, узких штанах свободно свисали и были обуты в серые сафьяновые сапоги, зашнурованные ремешками. Рыцарь склонился к мальчику и, не долго думая, приказал слуге:
– Возьми его на круп, Лестко, пусть едет с нами.
Оруженосец подсадил Тэли на своего коня, вскочил и сам. Тогда только подошел к ним Турольд и молча протянул мальчику свою виолу - что-то вроде скрипки или теорбы, - играл он на ней похожим на лук смычком.
Тэли, улыбнувшись, взял виолу и посмотрел вперед. Рыцарь уже намного обогнал их; он ехал не оборачиваясь, погруженный в свои думы. Лестко хлестнул коня, и они поскакали вдогонку, держась, однако, на почтительном расстоянии. Всего один раз оглянулся Тэли на певца - тот стоял у дороги и махал ему рукой. Лицо у Турольда было огорченное.
– Куда мы едем?
– спросил Тэли своего спутника.
– В монастырь святого Бартоломея, что над озером. А потом дальше.
– Еще дальше?
– Да, в Швабию, есть там один дальний монастырь, Цвифальтен называется.