Красными нитями
Шрифт:
— Я пришёл кое-что предложить.
Болтовня ради лишней секунды времени — опасная болтовня ради самой спасительной секунды.
Рейн, продолжая сжимать револьвер, отставил мизинец. Инквизиторы всегда пользовались на заданиях языком жестов. А это тоже задание — только язык пришлось выдумать свой, всего для двоих.
Анрейк резко взмахнул рукой, послышался взрыв, яркая вспышка ослепила глаза. Рейн выстрелил, падая на крышу, в ответ раздались ружейные залпы.
Низко пригибая голову и спину, он на ощупь пополз к лестнице, рухнул в проём и кулем полетел
Выстрелы утихли — то ли инквизиторы победили, то ли наставили оружие ему на грудь. Но Рейн знал, что с ними, как с дикими псами. Без вожака ничего не сделают. Оскалятся, зарычат, а не бросятся первыми. Он ведь сам столько лет принадлежал этой стае.
Кто-то орал, но Рейн так и не мог разобрать ни звука.
Прильнув к стене, он с трудом разлепил глаза и выглянул в окно. Толпа подхватила Ригарда и разрывала его, как хищник — добычу, и каждый стремился оторвать по кусочку. В-Бреймон ставил себя напротив Совета, говорил, что ближе к народу, чем к кирам. Вот он и вернулся к этому народу.
Но вот тёмные клочья одежды, куски светлой кожи были выпущены — толпа рванулась внутрь через открывшуюся дверь.
— Бегите! Инквизиции больше нет! — заорал Рейн, но не понимал, насколько громким был голос.
Бежать — лишь это могло спасти инквизиторов. Не дожидаясь справедливого суда — да и не было его в Кирии, — люди вынесли приговор, каждому, даже тем, кто покорно выполнял приказы, как те сами делали недавно.
Рейн сквозь слёзы и резь видел, что кто-то побросал ружья, револьверы, бросился в сторону, а кто-то по-прежнему крепко сжимал оружие и стрелял раз за разом. Держась одной рукой за стену, а другой потирая глаза, он тоже побежал по коридору.
Люди с воем и криком срывали двери с петель, переворачивали мебель, хватали инквизиторов, и стены, пол, потолок покрывались кровавыми пятнами.
Рейн не знал, как это остановить — перед ним был не народ Кирии, вышедший на борьбу за свободу, а звери, почувствовавшие голод и готовые утолить его любыми жертвами. И у него самого уже не осталось веры, что это правильно — только страх. И ещё ненависть — к себе, давшему искру такому пламени. Как он мог поверить, что правильно — так?
Рейн выбрался наружу, прячась и отстреливаясь от преследователей, как до этого делали инквизиторы. Он стоял, глядя, как Чёрный дом рушится кирпичик за кирпичиком, а затем разгорается огнём, и бессильно сжимал и разжимал кулаки.
Это — не те, за кого он вышел бороться. Это — не то, ради чего он хотел сражаться. Но он сделал людей и события такими.
Толпа покинула Чёрный дом, как послышались новые громкие крики:
— Откажемся от Церкви!
— Свиней — на убой!
— Лгунам — смерть!
— На восток!
Ближе всего была Восточная Церковь. Та, которую прежде возглавлял отец. Которую он знал лучше собственного дома, где провёл столько часов. Которую сам хотел разрушить. Раньше, не сейчас.
Рейн дрожал и всё молчал, не в силах что-то сказать — слова не вязались, разом забывшись, точно он не умел говорить вовсе.
— На Церковь!
И толпа снова сжала кулаки, высоко подняла оружие, закричала и двинулась дальше на восток. Рейн стоял, смотря вслед, и не знал, как остановить эту мощную грубую силу. Он хотел хаоса, и он получил его. А как теперь получить мир Рейн не знал.
«Аст», — Рейн вспоминал своего демона, пока, найдя друзей, бежал вместе с ними к Восточной Церкви. Тот бы знал, как успокоить людей — да с ним бы и не произошло всего этого! Но недавняя мысль звучала в голове в сотню раз сильнее имени Аста.
Нельзя оправдываться демоном ни за плохие, ни за хорошие поступки. Есть только человек, и вся его судьба — в его же руках. Быть дерьмом или быть сильным — решает он сам, а не голосок в голове или даже громкий возглас общества, а может — власти. А ещё человек сам решает исправлять ли ему ошибки или, пожав плечами, шепнуть «Так вышло, я не хотел».
На бегу Рейн прислушивался к крикам, рыку и визгу, издаваемыми толпой, которая шла по параллельной улице и всё с большей силой взывала к крови. Вот оно — его «так вышло».
И Рейн знал, что он хотел хаоса, ещё как хотел — того, с большой буквы. Таким громким словом обозначал месть за все свои накопившиеся обиды, боли и минуты отчаяния. Не думал, что будет значить этот Хаос по-настоящему. Крепко держался за слова «Революция — это я», шёл на многое, чтобы оправдать их, но теперь их стоило заменить новыми, более правильными.
Рейн первым выскочил из переулка и бросился через пустую площадь к Восточной Церкви. Забежал внутрь, Нелан, Анрейк и Коли — следом.
На возвышении стоял церковник, держа в руках Книгу Братьев. Перед ним пять женщин и трое детей, на коленях, в молитвенном жесте сложили руки и повторяли слова за говорящим. Просили, чтобы революционеры ушли? Или чтобы Совет утихомирил их? Или просто молились о возвращении домой мужей, сыновей, отцов?
Недосказанное предложение застыло в воздухе. Служба резко прервалась, и все уставились на вошедших. Рейн растерянно посмотрел в ответ. Он ведь не знал, совсем не знал, как утихомирить толпу. И ценой этого незнания могли стать вот эти обычные женщины и дети, которые просто пришли помолиться. Люди уже были не способны видеть и слышать — они требовали в жертву всех, кто не присоединялся.
— Закрываем! — скомандовал Рейн и потянулся к тяжёлым дверям.
На краю площади уже показалась толпа. Первые ряды, увидев, как перед ними закрываются двери, рванулись вперёд, не успели и яростно замолотили по дереву.
Рейн махнул рукой, и сначала вчетвером, затем вместе с тремя церковниками они стали баррикадировать дверь хлипкой мебелью.
На пару минут хватит, а потом?
— Здесь есть второй выход? — крикнул Нелан, подходя к женщинам и детям, сбившимся в кучу. Мальчишка лет семи захныкал и прижался к матери, но та сама побледнела и задрожала.