Красными нитями

Николаева Лина

Я-Эльмон явился — этот огромный гордец и лицемер оказался столь же огромным дураком. Так умело загонял всех в свои сети, отбирал, а теперь сам попался, поддавшись… Чему? Это ведь не могло быть любовью, просто не могло. А если и было — то и любовью озлобленной и эгоистичной.

Адайн смотрела на бледное лицо отца, на растрёпанные волосы, в которые добавилось седины, на руки, нервно вцепившиеся в трость. Она и знала, и чувствовала: всё отец понимал, он видел этот спектакль яснее других зрителей. И всё же его нужно было

доиграть до конца.

Адайн наклонилась вперёд, ближе к отцу, и прошептала:

— Прошу, — она умоляюще вытянула связанные руки, изображая на лице муку.

Притворяться, точно от этого зависела жизнь, и лгать, как в последний раз. Так ведь и было.

На лице Я-Эльмона появилась ещё большая мука.

— А мне ты скажешь что-нибудь? — послышался голос с вызовом.

Кресло Эсты поставили позади Адайн, и девушке безумно захотелось увидеть лицо матери, когда она говорила.

Казалось, отец не сразу узнал женщину. Больная нога подогнулась, и он навалился на трость. Пальцы побелели, с такой силой он вцепился в набалдашник.

— Эстера… — голос сделался хриплым. — Во имя Яра…

Гвардейцы прижались к стенам, словно пытались слиться с ними. О-Ренек, И-Ильман и Е-Мик молча переглядывались.

— Не переживай, Нол, я пришла не за местью. Ты сам сделал всё, чтобы пасть. Но я привела к тебе твою дочь.

Я-Эльмон подошёл к Эсте. Адайн обернулась, насколько могла, и увидела, что тот взял её лицо в свои руки, но выражение матери так и не разглядела.

— Нол… — теперь хриплым стал голос Эсты. Адайн не поняла, был в нём страх, презрение, а может даже надежда — на что?

— Я знаю, что ты не любила меня по-настоящему. Никогда, ни дня. Я знал, что ты предана Детям Аша, но долго, так долго верил, что ты одумаешься и поймёшь меня. А ты не хотела. И вот ты здесь — связанная, в Доме, окруженном революционной толпой. К этому ты шла?

— Понять? Что понять? Как ты бил меня? Как прихожанок заманивал к себе в постель? Как церковный налог откладывал карман? Думаешь, я не знала об этом? Вот так послушание и смирение! Ты ведь настоящий сын своего времени!

Я-Эльмон сделал шаг назад.

Адайн взмолилась:

— Развяжи меня, прошу! Отец! — последнее слово она прокричала, так громко, что некоторые в зале вздрогнули и посмотрели с ещё большим испугом и недоумением

— Я не могу. Я знаю, на что ты способна. Ты — не моя, ты — их, — в голосе слышалась настоящая боль, но взгляд оставался твёрдым.

Адайн вздохнула. Да, она была их — не важно кого, главное, что не отца, не всей этой чертовой Церкви, не Совета и тем более не Детей Аша. Да, у этого «их» одно верное значение — она принадлежала Крысиному совету, и это было дороже всего.

— Девочка моя, — шепнула Кайса.

Ладно. Последний акт не удался, но банкет после спектакля будет ярким — огненного цвета.

Адайн как могла сжала кончики пальцев. Голова взорвалась от боли, на спине мгновенно выступил пот. Пусть так. За всё надо платить. Ей — болью за магию, Совету — за клетки и кнуты.

Сначала в области груди и бёдер, где были карманы, стало горячо. Спрятанные листья и семена запульсировали, задрожали и, поддававшись невидимой силе, выпрыгнули и упали на пол. Они прорастали, ломая камни, переворачивая стулья и столы.

Один из стеблей переплёлся с ремнем, Адайн снова пошевелила пальцами, и оба рассыпались, как простая пыль. В ответ в ушах зашумело, перед глазами запрыгали чёрные точки. Нет, она не научилась за три недели тому, чем овладевали годами — теперь она знала, как освободить внутреннюю силу, пусть это и стоило много.

Адайн, едва видя что-то перед собой, борясь с болью, отскочила в сторону. Мир будто перемешался: соединились крики, ругань и проклятья, все двигались, махали, бежали или ползли. Но стебли и лианы всё больше и сильнее оплетали их руки, ноги, превращая в коконы.

Девушка сжимала пальцы, но уже не понимала, что делала — руки сами складывались в незнакомых жестах, а стебли всё ползли в разные стороны, подчиняясь желанию. Голову словно разом пронзили, опалили, обожгли холодом.

— Отпусти меня! — закричала Эста.

Но Адайн не могла отпустить. Не мать. И никого здесь.

— Убейте её! — раздался истошный крик О-Ренек.

Маленький росток из семян, который едва пробился через камни, превратился в молодое деревце, растущее в центре, затем — в огромный дуб. Раздался звон — ветви выбили стёкла. «Киро!», — взмолилась Адайн, чтобы друг пришёл, чтобы увидел, что пора.

— Эль! — закричал Я-Эльмон.

Адайн прошептала подобно заклинанию:

— Мой отец — Лиц, а мать — Канава.

Отца, мать, советников, гвардейцев опутали лианы, закрывая им глаза, рты, уши. Коконы слабо шевелились, всё меньше с каждой секундой. А дерево росло, и стебли ползли в разные стороны, вверх и вниз, превращая Дом Совета в зелёное царство.

На миг Адайн расслабила ладони — лианы ослабли, и через один из коконов пробилась рука. Тогда она переплела пальцы, борясь с тошнотой, болью, жаром, и земля начала побеждать вновь.

Девушка жалась к стене, стоя на уцелевшем пятачке, всё держала дрожащие руки и ждала, отчаянно ждала

Камни стали нагреваться, вверх по стволу дерева побежали искры, сквозь разломанный пол и открытую дверь проник дым. Адайн тяжело вздохнула, борясь с жаром, и лёгкие защипало, она надрывно закашляла, вдыхая всё больше дыма.

Но это было правильно.

Адайн уставилась на свои побелевшие руки с пальцами, сплетёнными в сложном жесте. Она стояла, крепко уперев ноги в пол, держа спину прямо, а стебли и лианы загорались, огонь жадно тянулся всё дальше и дальше, опаляя безумным жаром, едкий дым глубже проникал в лёгкие.