Красный газ

Тополь Эдуард Владимирович

Эти колхозы и совхозы получали куда больше удобрений, чем все остальные, лучшую технику, лучших агрономов – якобы для того, чтобы обеспечить питанием кремлевские дачи и санатории. Но второй хитрой целью этого Горячева было другое: чтобы, гуляя в окрестностях своих дач и санаториев или хотя бы проезжая к ним из аэропорта, Брежнев, Андропов, Романов, Гришин, Громыко, Устинов и все прочие видели, какой он замечательный руководитель. И клюнуло, получилось! Даже он сам, Черненко, голосовал на Политбюро за назначение Горячева министром сельского хозяйства, кто же знал тогда, что это Андропов и Громыко выводят свою пешку в ферзи… А теперь иностранные журналисты, как собаки-ищейки, вынюхивают по всей Москве, у кого больше шансов наследовать андроповскую власть: у Черненко, у Романова, у Гришина или у этого Горячева. Но вот вам!

Пока в Политбюро большинство мест за стариками, никуда этому Горячеву с дьявольской отметиной на лысом черепе не пробиться. Не такие мы дураки, чтобы не понимать, что любой молодой генсек прогонит нас, стариков, на пенсию…

– …А помимо того, что армия должна взять ситуацию в Салехарде под свой контроль, – говорил тем временем Михаил Горячев членам Политбюро и правительства, ожидающим в холле больницы появления Андропова, – помимо этого, КГБ обязан обеспечить стопроцентную секретность всех событий в Ямало-Ненецком округе. И, решительно покончив с беспорядками, следует тут же открывать газопровод. Это открытие должно быть отмечено страной как всенародный праздник, как свидетельство победы всей нашей системы…

Черненко усмехнулся: ничего нового этот Горячев не сказал. Все, что нужно сделать, уже сделано, и распоряжения уже отданы. Только без этих речей и параграфов, а тихо, спокойно…

Горячев, видимо, ожидал обсуждения своих тезисов, но Черненко повернулся к Чебрикову и спросил негромко:

– Ну, так что этот Зигфрид Шерц?

– Он должен был лететь на открытие газопровода в Уренгой вместе с министром газовой промышленности Дыньковым, – сказал Чебриков. – Но вчера Дыньков заболел гриппом, и Шерц полетел один.

– Дыньков обращался к вам за помощью? – спросил Горячев у врачей.

– Нет, – ответил один из кремлевских докторов.

– Понятно! – усмехнулся Горячев. – У него такой же грипп, как у меня родовые схватки. Он просто боится уехать из Москвы, чтобы не потерять свое министерское кресло. Почему-то все считают, что товарища Андропова вот-вот не станет и состав правительства сразу изменится. Между тем врачи настроены куда более оптимистично. Не так ли?

– Безусловно! Безусловно! – поспешил сказать главврач кремлевской больницы. – У товарища Андропова гемоглобин в крови пришел в норму…

«Хитер ты, Горячев, ох хитер, – подумал Черненко. – Вот ведь как вставил намек, что никого разгонять не собирается, если сядет в андроповское кресло. Но подожди, мы тебя похитрее».

И, не слушая доклада главврача о здоровье Андропова, спросил у Чебрикова:

– А вообще там в Уренгое есть сейчас иностранцы?

– По счастью, нет, – ответил тот. – Были французы и немцы, монтировали компьютеры и электронику на компрессорной станции, но неделю назад все закончили и сейчас в Швейцарии на лыжах катаются… Только вот этот Зигфрид Шерц летит сейчас в Уренгой. Прикажете вернуть самолет в Москву или посадить его по дороге, где-нибудь на Урале? В Москве он мельтешить будет, я думаю, постарается на другой рейс сесть. А на Урале…

– Да, сажай на Урале, – согласился Черненко.

– Слушаюсь, Константин Устинович. – Чебриков поспешно встал и пошел к лифту.

– А что касается этого… – пожевал губами Черненко, заранее предвкушая, какую мину он подложит сейчас Горячеву, – здоровья товарища Андропова, то мы все верим нашим врачам. Но, это самое… вряд ли доктора позволят Юрию Владимировичу лететь в Уренгой на открытие газопровода. Да и мне тоже – стар уже, эмфизема легких, а там морозы собачьи. Так вот, это самое… не полететь ли вам в Уренгой во главе правительственной делегации, а? – И Черненко впервые за все это время прямо взглянул Горячеву в глаза. И взгляд его был чист, мягок и доброжелателен. – Вы у нас самый молодой…

Горячев все понял. Но улыбнулся как ни в чем не бывало:

– Конечно, я полечу. Если товарищ Андропов меня направит… – И вдруг стремительно встал, всматриваясь в глубь коридора.

Там, в глубине коридора кремлевской больницы, врачи осторожно везли по паркетному полу кровать с капельницей. На кровати под простыней лежал Андропов. Горячев поспешно и негромко сказал:

– Товарищи, прошу встать. Это Юрий Владимирович.

22

«Не курить! Пристегнуть ремни!» – вспыхнуло табло. Зигфрид Шерц испуганно выглянул в иллюминатор и одновременно почувствовал

животом, что самолет резко идет на снижение. Какого черта? Ведь до Тюмени еще три часа лету!

За толстым стеклом иллюминатора было ослепительное солнце, внизу, под самолетом, – заснеженная, белая Россия с редкими проплешинами Уральских гор и серой щетиной припорошенной снегом тайги. Но Зигфриду было плевать на этот пейзаж. Черт их знает, этих русских! Может быть, какой-нибудь пьяный механик сделал что-то не то, у самолета разгерметизировался бензобак и они вот-вот взорвутся?! Или навигационные приборы отказали, как у того корейского авиалайнера?! Или все пилоты пьяные, он же видел командира при посадке – нос красный, явный алкаш, – и сейчас он просто шлепнет самолет о землю!..

Зигфрид знал, что у него аэрофобия и что скорее всего он зря паникует, но, с другой стороны, почему они так стремительно идут на посадку? Почему ничего не объявляют по paдио? И стюардесса Нюра не появляется на его вызов! Ведь он же летит в первом классе! Два года назад русские, слава Богу, решились в бесклассовом советском обществе ввести хотя бы в самолетах первый и второй класс. Не ради Зигфрида, конечно, а ради себя, начальства, чтобы не летать в одном помещении со своим народом. Как смеясь говорил ему об этом сын Брежнева Юрий: «Мы слуги народа, а слуги должны быть отдельно от хозяина!» Но что первый класс, что второй – хамство тут всеклассовое, он уже три минуты жмет на кнопку вызова стюардессы, а стюардессы нет! И раз ее нет даже по вызову единственного пассажира салона первого класса, значит, ей не до пассажиров – летчики пьяные! Господи, сделай что-нибудь! Какого черта он полетел один, когда его московская секретарша-любовница Таня и министр Дыньков свалились в гриппе?! И разве не был их грипп предупреждением ему – не лететь! Что у него за дурацкая манера всегда лезть наперекор судьбе?! Этим летом полез в Бермудский треугольник, хотя чуть не все яхтсмены Палм-Бич во Флориде предупреждали его о штормовых ветрах и силе Гольфстрима в этом районе. А он полез! Как же! Ему же нужно было показать свою удаль сибирским гостям: Богомятову, Салахову и Розанову! Он их за свой счет привез из Москвы во Флориду и устроил им турне по островам Карибского моря на своей яхте «Dreamboat». И конечно, в тридцати милях от Багамских островов вдруг задымил и вышел из строя навигационный компьютер. Но там, у Багам, хоть что-то зависело от нею самого, там он мог сам бороться за жизнь, и он довел свою «Dreamboat» до острова, на одном двигателе, но довел! А что делать тут? На кой черт ему это открытие газопровода и все миллионы, которые он получите этой «стройки века», если сейчас, в эту минуту, они падают, падают, падают!.. Посреди России, в тайгу, в сибирский снег…

– Вниманию пассажиров! По метеоусловиям Сибири Тюмень закрыта. Наш самолет совершил посадку в столице Удмуртской автономной республики городе Ижевске. Температура за бортом минус 24 градуса по Цельсию. Просьба к пассажирам: оставаться на своих местах до полной остановки самолета. Дополнительная информация о полете будет передана по радио в аэровокзале.

«Так вот в чем дело, – перевел дух Зигфрид. – Тюмень закрыта, и поэтому сели в каком-то Ижевске! Но ведь можно было сказать, черт возьми, можно было раньше сказать! Вечно у этих русских все через пень-колоду! Не страна, а какое-то гигантское сафари: всем на все наплевать, народ озлоблен так, что, если ты в дубленке входишь в метро или автобус, они тебя едят глазами и, кажется, вот-вот морду набьют. Дубленка для них – знак классового отличия, то есть либо ты „интеллигент паршивый“, либо „спекулянт недобитый“… И это в Москве! А представляю, что делается здесь, в этой – как она сказала? – Удмуртии… Ага, вот она, стюардесса, Нюра толстозадая! Появилась, и на лице еще эдакая недовольная гримаса!»

– В чем дело?

Ну? Он звал ее там, в небе, а она явилась, когда они уже катят по посадочной полосе, и еще эдак недовольно: «В чем дело?!»

– Сколько мы просидим здесь? – спросил он по-русски.

Он родился в семье поволжских немцев, и только когда ему было восемь лет, его родителям удалось уехать из CCCP Но с немецкой бережливостью они не позволили сыну забыть русский язык, и оказались правы: в эпоху детанта ero, тогда еще очень маленькая, переводческая фирма именно на русском языке сделала первые миллионы. И теперь на совершенно чистом русском языке он спросил у этой стюардессы: