Шрифт:
Макаренков Максим
КРАСНЫЙ МЯЧ
Сережку Волина любили собаки, дети и женщины, включая одиноких молодых мамаш и сотрудниц жилконтор с двадцатилетним стажем.
Он внушал безотчетное доверие, ему рассказывали о трагедиях в детском саду, уроде, сбежавшем, нет, ты представляешь, точно под Новый год! Оставил, блин, с подарочком!, и взгляд симпатичной шатенки Лены уже плывет после третьего коктейля, плывет сигаретный дым и тяжелые пласты вечернего, темного, ручной работы, времени неторопливо вращаются вокруг маленького столика, отгораживая его от
За темно-дымчатой перегородкой остаются все, включая новогоднего мерзавца, о котором, оказывается, можно говорить без боли и срыва в самовзводную истерику, идиота - начальника отдела, вечно пялящегося в вырез блузки, включая даже любимого, хотя часто ужасно раздражающего сына Олежку, любимого крепко но глупо, в отместку всем на свете и самой себе.
Обо всем этом можно спокойно говорить невысокому мужчине напротив. Он сидит, внимательно слушает, не вскидывает бровь в преувеличенном изумлении, не цокает языком, накрывая вспотевшей пятерней узкую ладошку, украшенную недорогими серебряными кольцами, не заглядывает проникновенно в глаза, а потому нет опасения, что этот вечер закончится ненужной стандартной койкой и утренней неловкостью, от которой голова болит хуже чем с похмелья и чувствуешь себя стареющей блядью, отчаянно цепляющейся за любого случайного мужика.
Как Сережке это удавалось - не знал никто, даже он сам. Верили, несмотря на его три неудачных брака и то, что своего сына он не видел уже лет десять. Надо сказать, что говорил Волин об этих своих обстоятельствах сразу же, при первом знакомстве, давая понять, что человек он для семейной жизни категорически непригодный и, собственно говоря, является точно такой же сволочью и врагом, как и все те, о ком так упоенно рассказывают собеседницы.
Не помогало.
Закоренелые феминистки и мужененавистницы, искренне считающие всех мужиков ублюдками, не годящимися даже для секса, рассказывали об этом именно полнеющему тридцатисемилетнему, трижды разведенному, Волину, и тот смотрел отстраненно и близоруко, почти незаметно улыбался чему-то своему, и понимающе кивал.
Он действительно понимал. Окончательно утратив способность терять голову и влюбляться, после пяти лет жизни с женщиной, которую даже ближайшие друзья считали асфальтовым катком, несущимся по жизни с единственной целью - деньги, Сережка научился внимательно, без экзальтации и разрывания рубашки на груди, слушать, сочувствовать и получать удовольствие, помогая там, где мог помочь - спокойно, не надрываясь, не поступаясь уютом своей одинокой жизни.
С мая месяца он помогал устроить хоть какое-то подобие разумной жизни очередной своей знакомой, двадцати с чем-то летней Рите,лет шесть назад прорвавшейся в Москву за престижной работой и богатой жизнью.
Богемную работу Рите найти удалось, но оплачивалась она весьма скромно, так что пришлось искать одну подработку, потом вторую... Через год после приезда в Москву появилась дочка Саша, чей отец стремительно растворился в дымном воздухе престижных ночных клубов и прозрачной пустоте дорогих офисов, поскольку милая, пробивная, но не слишком умная провинциалка, это, конечно, очаровательное приключение, но не содержать же ее теперь, в самом то деле!
С Волиным Рита спала охотно и почти бескорыстно, не делая никаких попыток сходить за него замуж. Отчасти потому, что Волин был не слишком престижен, отчасти -
В пятилетней Сашке Волин души не чаял. Серьезное белоголовое создание при первой же неловкой встрече посмотрело на него голубыми, поистине бездонными, какие могут быть только у красивых маленьких девочек, глазищами и Сергей растаял.
Правда, внешне это особо не отразилось, с детьми Волин никогда не сюсюкал, разговаривал серьезно, задумчиво, взвешивая каждое слово. Старался, чтобы те понимали - с ними говорят, как с равными. Дети верили ему безоговорочно и признавали своим. Втайне Сергей этим гордился, но виду не показывал.
Обостренным чутьем работающей матери-одиночки Рита почувствовала - Волин для Сашки сделает все, что только сможет, после чего стала значительно реже отпрашиваться со службы, а в постели с Сергеем обрела редкую раскрепощенность.
Такое положение дел Волина вполне устраивало, и теперь он частенько появлялся в огромной коммунальной квартире, где кроме Риты и Саши обитала лишь невидимая пенсионерка Валентина Степановна, осторожно доживающая свой век в комнате, притаившейся в непролазных тенях за поворотом бесконечного коридора.
Рита чмокала Волина в щеку и исчезала. Квартира замолкала, Сашка неподвижно стояла в дверях комнаты и ждала, пока Сергей подойдет. После чего крепко брала его за палец и вела к столу.
Волин распаковывал ноутбук, подключался к Сети и уходил в работу. Сашка забиралась на соседний стул, придвигалась к Сергею как можно ближе и внимательно смотрела в экран, тихонько сосредоточенно посапывая.
Волину хорошо работалось рядом с Сашкой, она нисколько не отвлекала, не пыталась выяснить, а что это у дяди Сережи за картинка в компьютере, а он был благодарен девочке за это молчаливое теплое соседство.
– Дядь Сереж... Дядь Сереж, - Саша крепко держала его за палец, ведя к столу - а мы гулять пойдем?
– Конечно, сходим. Только попозже, хорошо?
Сашка согласно кивнула и полезла на стул.
Около полудня Сергей оторвался от ноутбука, откинулся на стуле и сладко потянулся. Девочка выжидательно смотрела и Волин, улыбаясь, взъерошил ей волосы.
– Давай, собирайся, гулять пойдем.
Набрал Ритин мобильный, - Салют. Мы гулять двинули. Что? Да, хорошо. До пяти могу. Нет, не позже. Извини, я тебя предупреждал. Да, вот и славно.
Захлопнул "раскладушку". Саша уже стояла, держа перед собой охапку одежды. Куртка, свитер, комбинезон... Полый осенний комплект.
Помогая девочке застегнуть куртку, Сергей вспомнил, что неплохо было бы заглянуть за гонораром, который, по идее, должен был дожидаться его в редакции одного малопонятного киножурнала. Редакция располагалась на Большой Ордынке и ничто не мешало соединить приятное с полезным.
– Так, слушай, - Серней застегнул молнию и критически оглядел Сашку, - пойдем сейчас на Большую Ордынку. Мне в одну редакцию заглянуть надо.