Шрифт:
Глава 1. Каблучки
— Этот вот ящик берете и уходите, — крепкий желтоватый ноготь отчеркнул расплывчатое изображение стола, на котором стояли три полуразвалившиеся картонные коробки. Что в них лежало, разобрать было совершенно невозможно. Просто серые прямоугольники, но все равно качество фотографий впечатляло. С такими карточками никаких карт и кроков не нужно, вся зона операции как на ладони, вон и железнодорожная платформа видна отлично, а вот тропка до самого развала, так и не заросла она, ничего там не приживается,
Где только купец такие картинки добыл, — размышлял Стас, глядя на чуть выцветшие, но все еще отлично сохранившиеся фотоснимки, разложенные приказчиком на верстаке. — Последние спутники лет сорок назад попадали, мир снова сделался безграничным, опасным и таинственным. Пропади они, конечно, пропадом, эти тайны, но тут уж ничего не поделаешь.
А приказчик-то, гляди, как излагает. Видать, не раз репетировал.
Вздохнув своим мыслям, Стас шагнул к верстаку, ткнул в снимок тростью,
— В коробках что?
— Сам не знаю, — приказчик покачал головой, всем своим видом показывая, что рад бы помочь, но не может.
— Значит, мы должны пройти по этой тропке, пересечь площадку длиной около двадцати метров, подойти к этому столу, забрать крайнюю справа коробку и уйти. Так? — вкрадчиво спросил Стас, поигрывая тростью.
— Ага, все правильно, — спокойно ответил приказчик, но на набалдашник трости, которым Стас похлопывал по раскрытой ладони, посмотрел чуточку нервно.
О трости этой ходило немало слухов: одни говорили, что внутри спрятан клинок из заговоренной стали еще того, старого, мира, другие шепотом рассказывали, что на ней заклятье, дающее Стасу власть над сумеречниками, третьи — что в ней сгусток жидкого огня. Точно же не знал никто. Зато хорошо известно было, что трость эту Хромому Стасу подарил сам старшой — легендарный командир порубежников, отправляя своего лучшего взводного в отставку.
Пятнадцать лет Стас со своей командой носился по жутковатым чащам Лосиного острова, выжигал гнезда черных вдов в глуши Ярославских лесов, уцелел в трех самоубийственных рейдах на схроны некромантов, отбивался от самой разной нечисти, давая время волхвам-вязальщикам разобраться в хитросплетении нитей, скрепляющих нечисть с сутью нашего мира, и нанести решающий удар, рубился с людьми и нелюдью, усмирял бунт чернобожцев и просто гонял лиходеев, сидевших вдоль московского тракта, выжидая отбившихся от каравана или решивших по глупости рискнуть торговцев.
Заслужил он славу жестокого бойца и хладнокровного командира, берегущего своих, а потому, когда когтистая лапа непонятно откуда взявшегося овражника располосовала взводному ногу, то тащили его до базы бегом, молясь всем богам, чтобы не пришлось ногу ампутировать. Обошлось — яд и грязь не успели проникнуть глубоко, но охромел он навсегда. Его звали в штаб, но Стас отказался, и тогда Старшой тяжело вздохнул, матернулся и положил на стол тяжелую черную трость — прощальный подарок отставнику.
Отставник дар принял с благодарностью и ушел на вольные хлеба.
Была в жизни Хромого и парочка темных пятен, но что там к чему — точно никто не знал. Раз по большой пьянке попробовал что-то вякнуть Федюня Бронницкий, пузырил губки, вещая о хорош-шем знакомце в штабе, многозначительно водил толстым пальчиком, глядя в сторону тихо сидевшего в глубине трактира Стаса, да ничего толком сказать не успел, развезло. А наутро нашли Федюню в сугробе синего и твердого, что твое полено.
Вот видение синего негнущегося Федюни и мелькнуло перед глазами приказчика, когда он смотрел на серебристую каплю навершия трости, методично опускавшуюся на широкую смуглую ладонь, пересеченную старым шрамом. Но продолжал стоять на своем:
— Берете и уходите. А что в коробках — не знаю. Мое дело передать, сами понимаете, Стас Григорьич. Обязательное условие — уложиться до новогоднего вечера. То есть самое большее за три дня.
Сказал — и покосился на окно, за которым серые зимние сумерки стремительно превращались в глухую ночь. Поежился. Стас заметил, молвил ободряюще:
— Да не бойся, Акимыч, мы тебе провожатого подвесим, дойдешь, как по Тверской.
Приказчик явно приободрился:
— Ну, спасибо тебе, друг любезный! Место у вас, сам знаешь, глухое, как только тут живете.
— Хорошо живем, хорошо. Ты мне зубы-то не заговаривай. Купец твой сам понимает, чего от нас хочет? Это ж не просто дровишек из лесу притащить. Это же Старый Базар! Ты знаешь, сколько там народу легло? Который вот так вот сходить за барахлишком хотел? Да еще и срок ты нам ставишь — три дня! да еще и под Новый Год!
Приказчик тяжело вздохнул:
— Семьдесят монет.
— Что-о?! — раздалось из дальнего угла комнаты. Заскрежетал отодвигаемый стул, и Акимыч, выставив перед собой в успокаивающем жесте раскрытые ладони, испуганно попятился:
— Стоп, стоп, Иван Николаич, не заводись! Мое дело вам цену назвать, сами знаете. Я человек подневольный!
— Поднево-ольный…, — со значением протянул появившийся из скрытого тенями угла комнаты тот, кого назвали Иваном Николаевичем. Был он на полголовы ниже рослого Стаса, но впечатление производил внушительное. Массивный, широкоплечий, с короткими, чуть кривоватыми ногами степного наездника, он двигался с обманчиво неторопливой ленивой грацией сытого хищника, да и в лице его было нечто, вызывающее в глубинной родовой памяти видения степных божков, о которых рассказывали испуганные караванщики, пересекавшие безлюдные пустоши казахских степей.
При этом говоривший был светловолос, сероглаз, одет в самый что ни на есть европейский костюм хорошего кроя и походил скорее на представителя крупного торгового дома, чем на того, кем был на самом деле — одного из лучших во всей Республике Московия волхвов — вязальщиков.
— А хорошо ли вы себе представляете, что такое местность с особыми физическими условиями, в просторечии именуемая "нехорошим местом"? — спросил он тоном лектора, пытающегося добиться ответа от нерадивого студента.