Красный падаван
Шрифт:
«Пропала суббота», — весело подумал Коля Половинкин, подныривая под эту занесённую руку и тыча букетом нежно-розовых лилий прямо в серые холодные глаза диверсанта.
ГЛАВА 3
Парад планет
Гуманоид привыкает ко всему.
Вчера ты боишься каждого встречного. Красномордый адмирал Криф орёт на тебя, надменный командор Пьет гоняет по палубам с дурацкими поручениями, даже собственные товарищи по кубрику, такие же лейтенанты, подкладывают в твою койку вонючих фондорских гипножаб и мочатся в казённый скафандр.
Потом выясняется, что бояться надо гораздо меньшего количества людей, потому что почти все твои обидчики вдруг — пфф! — украшают вакуум, погребены под завалами алустила, сложены штабелями в корабельных банях, в лучшем случае — купаются в цистернах с противной сладковатой бактой.
А потом ты вдруг превращаешься в капитана сильнейшего Имперского линкора, и тебе не нужно бояться ни адмирала Крифа — потому что Криф казнён, — ни даже хозяина этого самого корабля, Лорда Вейдера. Потому что борьба за живучесть, пожаробезопасность и герметичность, восстановление планетарных приводов и хотя бы одного генератора щитов, руководство аварийными командами, анализ повреждений и оставшихся ресурсов — всё это не оставляет времени на глупые страхи.
Таус думал, что сразу после аудиенции Вейдер удалится в свою каюту, отдыхать, медитировать, искать пути в Силе — что там положено делать джедаям. Но нет, Владыка ситх всё время был рядом, его приказания всякий раз оказывались точны, а советы — полезны; да и техники становились гораздо покладистее, когда за спиной Тауса вырастала высокая фигура в чёрном плаще.
Вейдер, очевидно, тоже пострадал во время катастрофы. Таус слышал прерывистое дыхание из-под маски, видел, как тёмный джедай иной раз замедлял шаги, словно они причиняли ему острую боль. Но низкий уверенный голос звучал всё так же твёрдо — дух превыше плоти; тем более что эта плоть, по слухам, наполовину была из пластика и металла.
В кадровых вопросах Вейдер не ограничился повышением Игнази. Он заполнил ряд вакантных должностей на мостике уцелевшими офицерами из 501-го Легиона и отряда «Буран». Расчётная десантная нагрузка «Палача» составляла тридцать восемь тысяч бойцов, но в пробном рейсе на борту оказалось около пяти. После катастрофы из обоих легионов уцелело менее трёх тысяч. Да, каждый из них отличался умом, сообразительностью, был силён и прекрасно тренирован — но, увы, лишь для действий на поверхности. Многие из легионеров, разумеется, обладали навыками пилотирования десантных средств, однако челнок против Имперского Суперразрушителя — всё равно что гизка против ранкора. Конечно, при великой нужде можно попытаться погладить… Нужда была велика.
С палубными пилотажными группами дело обстояло ещё хуже. Их кубрики располагались рядом с Основным ангаром, на который пришёлся первый же удар. Уцелело всего около тридцати пилотов — меньше, чем пригодной для пилотирования техники. Вероятно, для подмены выбитого командного состава эти лётчики подошли бы лучше легионеров, но совсем уж раздёргивать их было нельзя: случись что — и линкор можно будет прикрыть только остатками СИД-истребителей. На ионники и турболазеры надежды было мало: оставшихся силовых агрегатов впритык хватало на обеспечение энергопотребления самого корабля, а сдвоенные ионные двигатели палубников были неприхотливы, надёжны и обладали автономностью в пределах двух стандартных суток. Впрочем, Таус не верил, что в случае сколь-нибудь серьёзной атаки «Палач» протянет хотя бы пару часов.
Какими соображениями руководствовался Вейдер, формируя новый командный состав? Наверное, эта его Сила позволяет как-то отличать достойных; Таусу было некогда задумываться. Как бы то ни было, среди вновь назначенных офицеров флотских не было, флотские — каста особая; но роскошествовать уже не приходилось. Поэтому Таус испытал немалое удивление, когда протокольный дроид доложил о прибытии лейтенанта Эклипс и в залу Резервного оперативного центра решительно вошла гибкая высокая блондинка в строгой тёмно-синей форме Имперского военного флота.
Лаврентий Палыч Берия любил знать всё. Такая работа. Потому и тащил на себе огромный воз научных проектов, старался досконально вникать в тонкости всех технических новинок, с которыми соприкасался: от электронных счётных устройств, которые ещё в 1939 году представил в Московском энергетическом институте профессор Сергей Алексеевич Лебедев, до — много позже — атомного проекта.
Да и не в одной работе дело; обладая от природы тонкой, романтичной натурой, Народный комиссар Внутренних дел СССР чувствовал — он всегда чувствовал, — когда вселенная подбрасывала интересную загадку. Берия, как и всё советское руководство, знал о предстоящем военном конфликте с Германией и при других обстоятельствах не стал бы отвлекаться, но сегодня загадка оказалась особенно заковыристой и привлекла внимание Самого.
— Говоришь, никто его не видел? — Сталину крепко нездоровилось. Но спокойный хрипловатый голос звучал всё так же твёрдо — дух превыше плоти; тем более, когда эти дух и плоть носят такое несгибаемое имя.
— Так точно, товарищ Сталин. Этот сержант, Половинкин, утверждает, что следовал за диверсантом от самого Исторического музея и будто бы люди сами расступались, будто бы невидимка он.
— А как же сам сержант его углядел?
— Говорит, просто почувствовал. А потом заметил водолазный костюм. Ну и пошёл за ним.
— Твоё ведомство?
— Так точно, товарищ Сталин. Но он не на службе был, девушку ждал, я проверил. Он сейчас у нас, до выяснения, можно уточнить.
— Лаврентий, некогда нам уточнять. Сам знаешь… — Сталин не договорил, но Берия понимал его без слов.
— Мои подтверждают. Видели сержанта госбезопасности, шёл по Красной площади с букетом. У самой Спасской вдруг рванулся к воротам, и тут перед ним будто бы из воздуха образовался этот диверсант. Они схватились, пока охрана подбежала, этот Половинкин его уж придушил, насилу отцепили.
— Крепок твой Половинкин, — хмыкнул Сталин, — водолаза придушил.
— Иосиф, — очень осторожно сказал Берия, — это не самое интересное.
Он помолчал, подбирая слова поточнее:
— Во-первых, костюм не водолазный, а вроде рабочей робы. Вот только материал мы опознать не можем.
Сталин усмехнулся.
— Роба дешёвая, а материал модный?
— Никак нет, материал обычный. Только его невозможно разрезать — не берёт ни одна сталь.
— Вот из чего надо самолёты делать, Лаврентий. Надёжные были бы самолёты, это тебе не перкаль, — Сталин любил авиацию, уделял ей много сил и не понаслышке знал конструкторскую проблематику.