Красный террор глазами очевидцев
Шрифт:
В 1916 году Екатеринодарский Окружной Суд приговорил австрийского подданного Альберта за убийство к 20-летней каторге. По какой-то причине Альберт не был отправлен, а оставался в тюрьме. Большевики освободили Альберта, последний вступил в коммунистическую партию, а затем служил агентом секретно-оперативного отдела. От союза молодежи был делегирован в число студентов Кубанского университета. Впоследствии обнаружилось, что этот же самый Альберт, в то же самое время состоял одним из главарей шайки грабителей, совершивших ряд ограблений и грабежей. Последнее обстоятельство обнаружилось лишь случайно, благодаря тому, что товарищ по грабежам Кравцов, от которого Альберт скрыл добычу, донес на него.
Всех агентов Чеки, маленьких и больших, можно сгруппировать следующим образом: одна часть, весьма невежественная, является идейно коммунистической. В каждом интеллигенте, в каждом человеке из буржуазной среды она видит контрреволюционера, с которым необходимо бороться, и метод борьбы один — физическое уничтожение. Таков закон революции — а посему расстреливай. Вторая часть — совершенно беспринципная, близкая к отбросам интеллигенции.
25 августа 1920 года, в момент высадки на Кубани десанта Врангеля, в Екатеринодаре были арестованы начальник транспортного отделения эвакопункта Е. И. Корвин-Пиотровский и его помощник — начальник санитарного транспорта Н. К. Минко. В ЧК, а потом в Особом отделе обоим предъявлено было обвинение в сокрытии своего аристократического происхождения и службы на ответственных постах у белых. Следствие вел самый свирепый палач из палачей на Кубани, уполномоченный Всероссийской Чеки Кавфронта Атарбеков, на совести которого не одна тысяча замученных жертв в застенках Чеки и Особого отдела. И Минко, и Корвин-Пиотровский отрицали обвинение, несмотря на пытки, которым был подвергнут Корвин-Пиотровский. Последнего, кроме жестоких побоев в камере, несколько раз выводили на расстрел, проделывая на его глазах приготовления к расстрелу. Затем объявили ему, что если он не сознается, то арестованные его жена и десятилетняя дочурка будут расстреляны. И действительно, ночью вдали, так что можно было разобрать лишь силуэты женщины и девочки, последние выводились к яме и по ним давался залп (впоследствии оказалось, что это особый метод воздействия на обвиняемого; жена и дочь Корвин-Пиотровского никаким расстрелам не подвергались, хотя и были арестованы). В это же время в тюрьме сидел некто Добринский, бывший директор политического кабинета генерала Корнилова, впоследствии Донской министр иностранных дел в правительстве генерала Краснова. При большевиках Добринский проживал в Армавире под фамилией Пшеславского, был арестован и обвинялся в участии в подпольной организации, имевшей целью поддерживать интересы белых. На допросе Пшеславский, спасая свою шкуру, выдал Атарбекову целый ряд лиц, в том числе полковника Кадринского, Руденко и др. Жизнь Пшеславскому Атарбеков оставил, но держал его, хотя и с некоторым ослабленным режимом, в тюрьме. С переходом же Атарбекова из Екатеринодара в Баку Пшеславского в тюрьме как бы забыли, что часто бывает в советских тюрьмах, и последний продолжал там сидеть. Узнав, что недалеко от его одиночки сидит важный преступник Корвин-Пиотровский, что обвиняется он в участии в организации белых и что уехавший из Екатеринодара Атарбеков организацию эту не обнаружил, что Корвин-Пиотровский предъявленное ему обвинение отрицает, Пшеславский предложил начальнику Особого Отдела Добрису свои услуги в раскрытии организации, выговорив себе свободу. В результате в одиночку к Корвин-Пиотровскому сажается неизвестный, и началась работа по раскрытию организации. Так как Корвин-Пиотровский и Пшеславский-Добринский оба из Петрограда, оба из высшего аристократического круга, то у них оказалось много общих знакомых. Это обстоятельство дало возможность Пшеславскому ближе подойти к жизни Корвин-Пиотровского, разузнать круг его знакомства в Петрограде и в Екатеринодаре и облегчить выполнение задуманного им дьявольского плана.
— Знаете что, — обратился к Корвину-Пиотровскому Пшеславский, — терять времени нечего: вас все равно решено расстрелять, между тем у меня есть хороший знакомый, начальник штаба 9-й армии Корвин-Круковский, рискните обратиться к нему с письмом о помощи, возможно, что он облегчит вашу участь и освободит от расстрела. Письмо это можно переправить при помощи знакомого мне надзирателя.
Письмо рукою Корвина-Пиотровского было написано. На адресе, во избежание каких-либо недоразумений, был рукою того же Корвина-Пиотровского помечен цифровой шифр, необходимый, по мнению Пшеславского, в переписке с Корвин-Круковским, установленный между последним и Пшеславским. Адрес следующий: Секретно (774-4-3-2-XI). Лично И. Л. Русиновой для передачи Корвину-Круковскому.
Через несколько дней Пшеславский из тюрьмы освобождается, но одновременно с этим в Екатеринодаре, среди военных, а особенно среди служащих транспортного отдела, которых арестовали со всеми их семьями, произведены массовые аресты. В числе около сотни арестованных оказались — инспектор пехоты IX армии полковник Радецкий, [135] командующий обороной черноморского побережья ген. Певнев, [136] преподаватель командных курсов генерал Гутор [137] и полковник Анисимов, служащая санчасти И. Л. Русинова, через которую должно было идти письмо к Корвин-Круковскому, Начсанарма Макаренко, Начэвака Корнеев, Грабовский и много других. Всем им предъявили обвинение в шпионаже в пользу мирового империализма. Причем улики обвинения были весьма вески и весьма различны. Виновность Радецкого, Певнева и Анисимова уличалась имеющимся в следственном производстве секретным (расшифрованным) приказом генерала Врангеля, в котором последний объявляет этим лицам благодарность за преданную ему службу во вражеском стане. Другой расшифрованный приказ того же ген. Врангеля производил в действительные статские советники Минко и Корвина-Пиотровского за такую же хорошую службу во вражеском стане и т. д. Виновность Русиновой уличалась перехваченным письмом, адресованным на ее имя, для передачи начальнику контрразведки ген. Врангеля Корвину-Круковскому от шпиона Корвина-Пиотровского. Следствие вел уполномоченный Особого отдела Святогор, средних лет человек, европейски культурный, со светскими манерами — грубостей, жестокостей и зуботычин, так обычных в застенках, не было.
135
Радецкий Николай Николаевич, р. 1873. Офицер с 1895. Полковник. Остался в СССР, начальник 5-й Киевской пехотной школы РККА. В 1931 осужден на 5 лет лагерей по делу «Весна».
136
Певнев Александр Леонтьевич, р. 1875. Воронежский кадетский корпус 1892, Николаевское кавалерийское училище 1894, академия Генштаба 1900. Генерал-майор. В 1918 мобилизован большевиками. Остался в СССР, преподаватель военной академии. В 1931 арестовывался по делу «Весна». Ум. 14 мая 1936.
137
Гутор Александр Евгеньевич, р. 1866. Окончил 4-й Московский кадетский корпус 1894, Александровское военное училище 1886, Михайловское артилерийское училище 1887, академию Генштаба 1898. Генерал-майор (с 1917 в отставке). В 1918 мобилизован большевиками. Ум. после 1923.
Мягким, весьма предупредительным тоном Святогор сообщил на допросах обвиняемых, что их ждет одна участь — расстрел. И действительно, всем был подписан смертный приговор коллегией Особого отдела, в которой участвовал и Святогор, являвшийся таким образом и судьей. Для совершения расстрела обвиняемых привели в тюрьму, за стеной которой, на реке Кубани, производятся расстрелы. Однако арест весьма ответственных работников, какими являлись Гутор, Радецкий и др., да еще в военной среде, обеспокоил Москву и задел честолюбие Атарбекова. Покидая Кубань, этот палач заверил центр, что он всю крамолу с корнем вырвал на Кубани, и вдруг, не успел выехать из Екатеринодара, в последнем открыт грандиозный заговор в среде военных. С другой стороны, влиятельные родственники нажали все педали и в центре, и на Кубани, чтобы спасти несчастных. И с Кавказского фронта полетели грозные телеграммы в Особый отдел, призывающие временно приостановить исполнение приговора, а вслед за этими телеграммами, совершенно неожиданно для Особого отдела, заявился и сам Атарбеков, перед которым и предстала на допросе случайно не расстрелянная центральная фигура заговора И. Л. Русинова.
— Все равно вы будете расстреляны, — самодовольно улыбаясь, объявил Русиновой Атарбеков. — Виновность ваша бесспорна. Вы явились передатчицей письма Корвин-Пиотровского Начальнику Врангелевской контрразведки Корвин-Круковскому, ясно: вы — шпионка. — Пытливо посматривая на Русинову, Атарбеков не без злорадства показал ей злополучное письмо Корвин-Пиотровского, написанное последним под диктовку Пшеславского.
Никакие оправдания Русиновой успеха не имели. В воздухе пахло кровью.
— Но вы должны же дать мне очную ставку с Корвин-Пиотровским, — возбужденно требовала Русинова с решительностью человека, которому терять нечего. — Корвин-Пиотровский не мог писать мне такое нелепое письмо!.. Я требую очной ставки!
Кривая усмешка скользнула по губам палача, садически наслаждавшегося болезненными переживаниями своей жертвы.
— Никакой очной ставки вам не будет, — все тем же саркастическим тоном продолжал Атарбеков, — Корвин-Пиотровский сошел с ума, находится в психиатрической лечебнице, и только зная это, вы яростно требуете очной ставки с ним. Она невозможна, да и излишня: ясно, что вы — шпионка.
— Неправда! — перебивая Атарбекова, запротестовала Русинова, — Корвин-Пиотровский сидит в тюрьме в одиночной камере рядом со мной, я его сегодня видела, он совершенно здоров. Я требую очной ставки!
И действительно, перед тем как ехать на допрос, проходя тюремным коридором, Русинова видела Корвин-Пиотровского, обругала его идиотом и теперь требовала очной ставки.
Атарбеков насторожился. Уверенный, не допускающий никаких сомнений тон Русиновой внушал доверие. Возможность легкой проверки ее уверений подкупила его. Через полчаса он был уже в тюрьме, где Корвин-Пиотровский рассказал всю историю злосчастного письма на имя Корвина-Круковского. Тем самым обнаружилось, что уверение уполномоченного Особого отдела Святогора о пребывании Корвин-Пиотровского в психиатрической лечебнице, о его душевной болезни, о невозможности очной ставки, — всё это было сплошной выдумкой Святогора.
На другой же день приказом Атарбекова все обвиняемые в шпионаже в пользу международного империализма, приговоренные к расстрелу и лишь случайно не расстрелянные, были из тюрьмы переведены в подвалы Особого отдела, откуда все вскоре, за исключением Корвина-Пиотровского, Минко и Русиновой, освобождены, а на их места в тюрьму были посажены все ответственные агенты Особого отдела во главе с начальником его Добрисом и уполномоченным Святогором. И здесь только Русинова и другие вчерашние «шпионы» узнали, что уполномоченный Святогор был не кто иной, как Пшеславский, он же Добринский. А Минко, допрашиваемый Святогором-Пшеславским-Добринским, припоминает, что внешность, манеры, голос, даже рост Святогора поразительно напоминают ему светлейшего Чингисхана, князя Татарского, с которым он в дореволюционную эпоху по служебным делам встречался в Петербурге, в кабинете министров.