Красный террор в России (изд. 1990)
Шрифт:
Вообразите себе психологию этих лиц, ищущих заключенных в дни, когда идут расстрелы? А ведь эти дни так часто повторяются! Что же это не пытка своего рода, распространенная с индивидуума еще на ряд близких ему людей?
Трудно представить себе все разнообразие поводов для арестов, иногда массовых, которые практикуются Чрезвычайными Комиссиями. Показывая гуманность Советской власти, Лацис в своей статистике приводит цифру арестов Ч.К. на 1918–1919 гг. в 128 т. человек. «И это по всей широкой Советской России! Где же тут тот необузданный произвол, о котором при каждом удобном случае кричат наши обыватели!» Если принять во внимание, что по официальным же сведениям вместимость тюрем в России в 1919 г. равнялась 36 т. человек, то и цифра, приведенная Лацисом, будет не мала. Но как и статистика смертей, так и статистика арестов, несмотря на ее внешнюю разработанность и рубрикацию, донельзя миниатюрны. И в самом деле, если какая-нибудь маленькая Кинешма имеет концентрационный лагерь на 1000 заключенных (тюрьмы теперь никогда не пустуют; [342] ) если около одного Омска концентрационные лагери числят 25 т. заключенных, то ясно, что приходится говорить о сотнях тысяч, раз речь заходит о всей Рос-сии, где едва
342
В Бутырской тюрьме, рассчитанной на 100 заключенных, число последних доходило временами до 3 1/2 т.
При своеобразном методе арестов, практикуемом Ч.К., или, все равно, Г.П.У., когда арестовываются сотни невиновных людей на всякий случай, тюрьмы всегда должны быть переполнены.
В своих статьях Лацис отмечал, что в 1918—19 гг. более половины арестованных были освобождены, «но нас спросят, откуда же такая масса невинно арестованных?» «Происходит это потому, что когда целое учреждение, полк или военная школа замешаны в заговоре, то какой другой способ, как арестовать всех, чтобы предупредить возможную ошибку и в процессе тщательного разбора дела выделить и освободить невиновных?»
Вероятно, к такому методу выяснения виновных во всем мире пришла только большевистская власть. Что же касается так называемой неприкосновенности личности, то ведь это не больше, как «буржуазный предрассудок». Целый полк, целое учреждение… И мы в Москве являлись свидетелями того, как действительно арестовываются в одну ночь, например, 1000 служащих Жилищных Отделов за злоупотребления, или в какой-нибудь квартире или учреждении арестовывается сотня попавших в засаду. [343] «Нельзя не указать на уродливые формы, в которые выливается иногда широко применяющаяся система засад, когда схватывается масса случайных людей, не имеющих никакого отношения к политике, при чем люди эти надолго задерживаются в тюрьме. Мы можем привести большое количество случаев, когда арестованные в засадах более месяца не подвергались допросу», — так говорилось в докладной записке Политического Красного Креста. Так, например, при засаде в магазине художественных вещей Дациаро в Москве в Ч.К. привели 600 покупателей. В Бутырскую тюрьму как-то при вели целую свадьбу — с гостями, извозчиками и т. д. По делу о столовой на Никитском бул., где происходила спекуляция, захватили до 400 человек. Так было во всех городах. Эти облавы иногда принимали характер гиперболический. Напр., говорят, что в Одессе в июле 1921 г. было арестовано при облаве до 16 тысяч человек. Арестованных держали три дня. Корреспондент «Общего Дела» [344] объясняет эти массовые аресты желаньем устранить нежелательные элементы во время выборов в Совет. «Последние Новости» [345] со слов прибывшего из Новороссийска передавали, что в этом городе периодически устраивался особый «день тюрьмы», когда никто из обывателей не имел права выходить из своего жилища, В этот день производились массовые аресты и целые толпы людей всех возрастов и состояний отводились в чрезвычайки.
343
Недаром из своих тюремных скитаний Кен вынесла впечатление, что в больших городах из 10 жителей восемь побывали в Че Ка.
344
9-го ноября 1921 г.
345
1920 г., № 131.
В «Советской России» — писал в официальном документе Раковский — люди арестовываются только за определенный поступок. Так можно было писать только в официальном документе. Жизнь ни на одну йоту, конечно, не соответствует этому утверждению.
«Постановление Президиума В.Ц.И.К. 1-го февраля 1919 г. — констатирует записка Красного Креста — по которому следователям В.Ч.К. предписывалось оканчивать следствия по делам в течение месячного срока, решительно не соблюдается».
Так было всегда. Так было в 1918 г., когда Петерс заявлял, что их 2000 арестованных (29 окт.) все допрошены, и когда в действительности люди месяцами сидели без допросов, а сама Ч. К. в существующем хаосе не могла разобраться; так было в 1919 г., [346] так было и при реорганизации в 1922 г. Ч.К. в Государственное Политическое Управление. Так осталось и теперь, хотя официально в соответствующем декрете В.Ц.И.К. провозглашалось, что арестованные должны быть допрошены в течение 48 часов, что им не позднее двух недель со дня ареста должно быть предъявлено обвинение, что в течение двух месяцев должно быть закончено следствие и арестованный или освобожден или предан суду, что для задержания на срок, больший, чем два месяца, должно быть испрошено специальное постановление высшего законодательного органа в Советской России.
346
Ср. выше со статьей коммуниста Дьяконова.
Наивен будет тот, кто поверит советскому «habeas corpus act». В этой области нет даже исключений. Пожалуй и не может быть.
Что касается статистики арестов, то даже официальные данные самих большевиков, как они ни преуменьшены, [347] показывают, что произвол в области арестов нисколько не уменьшается. Из данных докладов Комиссариата Внутренних Дел и Комиссариата Юстиции, представленных к 10-у съезду Советов, вытекает, что на 1 декабря 1922 года числилось в административной ссылке 10 638 политических; политических заключенных считалось 48 819 человек. [348] Эти сведения касаются лишь центральной России. На 1 июля 1923 года по спискам Главного Управления мест заключения арестованных считалось 72 685 — из них две трети приходилось на политических. [349] Не изменился в сущности и состав заключенных по сравнению с нашей статистикой смерти в 1918 г. Из осужденных 40 % приходилось на рабочих и крестьян [350] . Террор и до наших дней не носит классового характера. Это лишь система властвования, отмечающая деспотию.
347
При «ликвидации» меньшевиков в мае 1923 г., было арестовано свыше 3000 человек, причем в одной Москве более 1000. Такая «ликвидация» была произведена в 30 городах; в июле пронеслась новая «волна репрессий», захватившая сотни, а, может быть, и тысячи жертв… (Воззвание «Общества помощи политическим заключенным и ссыльным в России» в Берлине — сентябрь 1923 г.)
348
Данные были приведены корреспондентом «Дней».
349
А тысячи высылаемых в центральные губернии с Дальнего Востока? Тысячи заложников, томящихся в тюрьмах Тифлиса, Кутаиси? и т. д.
350
Такой же итог дает и упомянутая статистика деятельности Верховного Революционного Трибунала за 1923 г.: интел. 34, крестьяне 29, буржуазия 26, рабочие 11.(«Звено» 1923 г. 18. VI).
Ссылка в 1922 г. стала принимать небывалые размеры. [351] Восстановлено все старое. И Туруханский и Нарымский край, и Соловецкие острова. «На дальнем севере и в голодном Туркестане, в глухих городишках и деревнях, оторванные от близких, лишенные элементарных признаков культуры, многие ссыльные буквально обречены на гибель» — говорит последнее воззвание берлинского Общества помощи политическим заключенным и ссыльным в России.
Еще недавно всеобщее внимание было привлечено Портаминским концентрационным лагерем, расположенным на берегу Северного моря. Туда с конца прошлого (1922 г.) года начали свозить большие партии заключенных из Москвы и других городов.
351
В ссылку отправлены, напр., 12 врачей, позволивших себе критиковать действия власти в связи с голодом.
Вот как описывают ссыльные общие условия жизни в Портаминске:
«Лагерь устроен в старом полуразвалившемся здании бывшего монастыря, без печей, без нар, без пресной воды, которую выдают в очень ограниченном количестве, без достаточного питания, без всякой медицинской помощи. Два раза в год Портаминск во время распутицы долгими неделями отрезан от всякого сообщения и ссыльные обречены на полную оторваннность от близких»… [352]
Но Портаминск оказался недостаточным. Центральным местом ссылки за последний год стали Соловецкие острова. Вот описание нового места ссылки, где сейчас томится свыше 200 заключенных.
352
Описание почти диких зверств, имевших место в портаминском и холмогорском концентрационных лагерях, см. выше в главе: «Истязания и пытки». Мы выделили это описание, так как оно превосходит все возможное в обычном тюремном быту. Это пытка, самая настоящая, только длительная пытка.
«Заключенным отведена на острове одна десятина земли; выход за ее пределы строго запрещен и страже отдан приказ стрелять без предупреждения в нарушителей этого правила…
С прекращением навигации остров будет отрезан от всего прочего мира.
Обрекая людей на физическую и духовную смерть, власть „коммунистическая“ с особой жестокостью создает условия существования, неслыханные даже в трагической истории русской каторги и ссылки».
Характеристику этой «красной каторги» на Соловецких островах мы найдем в письме из России, напечатанном в № 31 «Революционной России». [353]
353
Октябрь — ноябрь 1923 года.
«Главное ее отличие от до-революционной каторги состоит в том, что вся администрация, надзор, конвойная команда и т. д. — все начальство от высшего до низшего (кроме начальника Управления) состоит из уголовных, отбывающих наказание в этом лагере. Все это, конечно, самые отборные элементы: главным образом чекисты, приговоренные за воровство, вымогательство, истязания и прочие проступки. Там, вдали от всякого общественного и юридического контроля, в полную власть этих испытанных работников отдано бесправное и безгласное население „красной“ каторги… Эти ходят босые, раздетые и голодные, работают минимум 14 ч. в сутки и за всякие провинности наказываются по усмотрению изобретательного начальства: палками, хлыстами, простыми карцерами и „каменными мешками“, голодом, выставлением в голом виде на комаров…»
Савватьевский скит, где заключены социалисты, находится в глубине острова, он занимает десятину земли и кусочек озера и окружен колючей изгородью. «Там, в доме, рассчитанном на 70, живет в настоящее время 2000 человек социалистов разных оттенков и анархистов. В пределах этого загона им предоставлена полная свобода: они могут голодать, болеть, сходить с ума и умирать совершенно беспрепятственно, без малейшей попытки администрации вмешаться в их внутренние дела. Разговоры с начальником управления Ногтевым до последней степени просты, откровенны и циничны. На попытку предъявить ему требования он ответил приблизительно так: „Вам давно пора понять, что мы победили, а вы — побежденные. Мы совсем и не собираемся устраивать так, чтобы вам было хорошо, и нам нет дела до вашего недовольства“. На угрозу массовой голодовки он ответил: „По-моему вам гораздо проще стразу повеситься, до такой степени это безнадежно“. Трудность и продолжительность пути на Соловецкие острова лишает родственников возможности оказывать им сколько-нибудь существенную материальную поддержку, а казенного пайка хватает только, чтобы не умереть с голоду. Тяжело больные и помешанные совершенно лишены возможности пользоваться медицинской помощью и находятся в общих камерах, среди шума и тесноты. Добиться же их перевода на материк совершенно безнадежно. На острове имеется больница, но врачи в ней опять-таки штрафные чекисты…