Красный террор в России (изд. 1990)
Шрифт:
Как фактически в свое время реагировала Ч.К. на эти теоретические споры, показывают усиленные расстрелы, происходившие в дни споров в центре, и в том числе именно тогда были расстреляны в Петрограде великие князья Николай [384] и Георгий Михайловичи, Дмитрий Константинович и Павел Александрович… В большевистской печати были споры: кто победил в борьбе — Ч.К. или ее противники? Жизнь дала определенный ответ. Происходили реформы, но сущность оставалась все одна и та же, и форма «красного террора» не изменялась. И если мы вспомним слова одного из видных чекистов Мороза: [385] «Нет той области жизни, где Ч.К. не приходилось бы иметь своего зоркого глаза», — то поймем моральную и психическую обстановку жизни в современной России, где действуют отделения Г.П.У. с особыми уже инструкциями для политического шпионажа, со специальными курсами обучения этому шпионажу [386] — точь в точь, как в старых охранных и жандармских отделениях
384
Известный историк.
385
«Известия», 6-го ноября 1919 г.
386
См. Г. И. Шрейдер «Новая большевистская наука». «Воля России», 20-го сент. 1920 г. Здесь приводился цикл лекций, читаемых в «Центральной школе советской и партийной работы». По истине создан целый «шпионский факультет» на почве изучения организации, задач и деятельности Ч.К.
387
8-го декабря 1921 г.
«Житье у нас ужасное» — писал в мае 1921 г. корреспондент «Рижского Курьера» из Пскова, — «в каждом доме, в каждой квартире и на улице кишат, как муравьи, шпионы… В каждом доме живут коммунисте, которые жадно наблюдают за жильцами… Все чувствуют себя точно в тюрьме, боятся друг друга, даже в своей семье брат косится на брата, не будучи уверен в том, не коммунист ли тот. Мы все измучены и устали, барахтаясь в этом проклятом муравейнике шпионажа». В дополнение можно привести характерный, уже официальный документ, именующийся «задания секр. уполномоченным на янв. 1922 г.» Документ этот предписывает агентам:
1. Следить за Администрацией фабрик и интеллигентными рабочими, точно определять их политические взгляды и обо всех их Антисоветских Агитациях и пропаганде доносить.
2. Следить за всеми сборищами под видом картежной игры, пьянства (но фактически преследующих другие цели), по возможности проникать на них и доносить о целях и задачах их и имена и фамилии собравшихся и точный адрес.
3. Следить за интеллигенцией, работающей в сов. учреждениях, за их разговорами, улавливать их политическое настроение, узнавать о их месте пребывания в свободное от занятий время и о всем подозрительном немедленно доносить.
4. Проникать во все интимные кружки и семейные вечеринки господ интеллигентов, узнавать их настроение, знакомиться с организаторами их и целью вечеринок.
5. Следить, нет ли какой-либо связи местной интеллигенции, уездной, центральной и заграницей и о всем замеченном точно и подробно доносить. [388]
Зиновьев в день пятилетнего кровавого юбилея Чрезвычайных Комиссий писал: «Меч, вложенный в руки В.Ч.К., оказался в надежных руках. Буквы Г.П.У. не менее страшны для врагов, чем буквы В.Ч.К. Это самые популярные буквы в международном масштабе»… Когда-то в «Черном Переделе» переименование III Отделения в Департамент Государственной Полиции называли актом «величайшего посмеяния над русским обществом». Как назвать «реформу», превратившую В.Ч.К. в Г.П.У., итоги которой так отчетливо подвел Зиновьев?.. В России на обывательском языке буквы В.Ч.К. переводились словами: «всякому человеку капут». Мы не знаем, как переведет обывательское острословие новые буквы Г.П.У. [389] Но в международном масштабе это символ той, по словам Каутского, «Головы Медузы», от которой с отвращением должна отворачиваться вся демократия. Наша совесть не имеет права успокоиться на скепсисе Ан. Франса: «все революции поднимают бессмысленные жертвы».
388
«Голос России». 16-го апреля 1922 г.
389
Я слышал, что популярны слова: «Господи помилуй усопших».
Как-то московская «Правда», [390] повторяя более раннее обещание Троцкого «перед уходом хлопнуть дверью на весь мир», писала:…«тем, кто нас заменит, придется строить на развалинах, среди мертвой тишины кладбища».
В России установилась уже эта мертвая тишина кладбища.
«И мы знаем своим потрясенным разумом и мы видели своими помутившимися глазами то, чего не знали и не видели десятки прошлых поколений, о чем смутно будут догадываться, читая учебники истории, длинные ряды наших отдаленных потомков…
390
13-го июля 1921 г.
Нас не пугает уже таинственная и некогда непостижимая Смерть, ибо она стала нашей второй жизнью. Нас не волнует терпкий запах человеческой
Мы привыкли к этим картинам, как привыкают к виду знакомых улиц, и к звукам выстрелов мы прислушиваемся не больше, чем к звуку человеческих голосов.
Вот почему перед лицом торжествующей Смерти страна молчит, из ее сдавленной груди не вырывается стихийный вопль протеста или хотя бы отчаяния. Она сумела как-то физически пережить эти незабываемые четыре года гражданской войны, но отравленная душа ее оказалась в плену у Смерти. Может быть, потому расстреливаемая и пытаемая сейчас в застенках Россия молчит…»
Так писал автор замечательного очерка «Корабль Смерти». [391]
Мы молчим, но за нас немолчно говорят мертвецы из саратовского оврага, харьковских и кубанских застенков, холмогорского «лагеря смерти».
391
«Че-Ка», 20.
Нет! мертвые не молчат!
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОЦЕССЕ КОНРАДИ
(Вместо послесловия)
Фактически я участия в лозаннском процессе не принял. Но когда в связи с этим процессом защитник Полунина Aubert обратился ко мне с запросом: не могу ли я дать материал для характеристики террора в России, — у меня не было никаких сомнений, ни принципиальных политических, ни моральных, в том, что я обязан сообщить то, что я знаю, [392] совершенно безотносительно к тому, как я лично отношусь к убийству Воровского: буду ли я рассматривать поступок Конради, как акт личной мести или как акт политический. Для моего морального чувства было безразлично, кто с кем будет сводить свои политические счеты на суде. «Страшная правда, но, ведь, правда», и при всех политических условиях надо эту «правду» говорить открыто. Демократия, именно она, должна первая осознать этот великий закон человеческой чести.
392
Оберу было послано за несколько дней до суда expose этой работы. Как видно из выпущенной отдельным изданием речи Обера, последний в некоторых случаях воспользовался моими данными.
Люди нечестные назвали эту точку зрения подстрекательством к убийству. [393] У меня не было охоты полемизировать с писателями, которых я глубоко презираю, ибо они отбросили основное credo писательской чести — независимость мысли и слова; у меня не было охоты убеждать и тех, которых убедить нельзя, ибо — сказал еще Герцен — «мало можно взять логикой, когда человек не хочет убедиться».
Но теперь приходится сказать несколько слов.
В действительности только люди, которые, называя «моральными слепцами» других, сами не могут еще преобороть в вопросах общественной морали своих политических предрассудков, способны низводить общественное значение лозаннского суда на простое «сведение политических счетов», как это сделало, напр., недавнее обращение партии социалистов-революционеров к социалистам Западной Европы по поводу угрозы Москвы расправиться с заложниками из числа социалистов-революционеров. В том поединке «между лагерем русской контр-революции, стоявшим за Полунина и Конради, и лагерем большевистского искажения революции, стоявшим за телом убитого Воровского — писали заграничные организации партии с.-р. — нам, русским социалистам-революционерам, нечего было делать». «Мы непримиримые враги большевистского режима произвола и красного террора… Мы не раз звали большевиков к ответу перед судом общечеловеческой совести за воскрешение — лишь для субъективно иных целей (sic!) — тех же методов управления, которые были при самодержавии вековым проклятием нашей родины; за проведение в жизнь великих лозунгов социализма (!!) методами, убийственно противоречащими всему их духу. Но мы не признаем этого права (!!) за теми, кто поднимает голос и вооруженную руку против новорожденного деспотизма большевиков лишь во имя исконного, освященного веками, деспотизма старого режима. Конради и Полунин были для нас не героями, а моральными слепцами, преступно злоупотребившими для сведения политических счетов тем священным правом убежища, которое предоставляют всем гонимым свободные демократические государства…»
393
Именно в этом обвиняло меня «Накануне».
Можно и, быть может, должно относиться с решительным осуждением ко всякому политическому убийству, сеящему «ядовитые семена новых ужасов и новых убийств»; может быть, та этика, которая отвергает насилие, никогда и ни при каких условиях не даст морального оправдания акту мести или возмездия, во имя чего бы он ни совершался; может быть, к страшным вопросам смерти человек не имеет даже и права подходить с точки зрения целесообразности… Но наша обыденная, житейская психология во всяком случае даст нравственное оправдание лишь тому убийце, который, совершая свое преступление против человеческой совести, сам идет на смерть. Поэтому тот, кто имеет смелость и мужество взять на свою ответственность пролитие человеческой крови, тот, кто считает себя вправе совершать этот акт отомщения, должен мстить там, где происходит насилие; может быть, человек, вступающий на путь террористической борьбы, и не имеет права уже в силу этого нарушать «священные права убежища».