Красный террор в России (изд. 1990)
Шрифт:
Сколь же двойственна была в то время борьба против террора в самой партии с.-д. меньшевиков, поскольку речь шла не о социалистах, видно хотя бы из статьи харьковского органа партии «Наш Голос». 28-го марта 1919 г. редакция посвящает передовую статью «красному террору». Устаревшими уже ссылками на прежние исторические работы Каутского и на слова Маркса перед кёльнским судом: «мы беспощадны и не требуем пощады для нас», «Наш Голос» доказывал, что история оправдала якобинский террор, «направленный против свергнутых классов общества». «Классическая эпоха террора великой французской революции — добавляла газета — и до сих пор вызывает моральное негодование буржуазных историков… Наша оценка тех или других террористических мероприятий никогда не исходила из маниловской сентиментальщины. Мы их оправдывали и осуждали только с точки зрения революционной целесообразности и вреда».
Эта позиция более характерна для известного рода социалистов, чем минутные увлечения
О С.П. Мельгунове и его книге
Традиционный метод разработки какой-либо темы в исторической науке — это скрупулезный поиск источников, их выявление, описание, критика. На образованной таким образом базе пишутся научные статьи, создаются монографии, строятся концепции. Потом те или иные версии событий обкатываются в научно-популярной литературе, переходят в вузовские и школьные учебники — и так осваиваются массовым созданием.
XX век, с его катастрофическими провалами в исторической памяти, дал нам другую модель перехода от незнания к знанию. Новейший пример тому — «Архипелаг ГУЛаг», книга, которая одним толчком перевела стрелку общественного мнения от равнодушного нуля к высшей степени сопричастности. Это вовсе не означает, что Солженицын выполнил за историков всю их работу и исчерпал тему. Наоборот, он открыл ее для общества вообще и для профессиональной работы историков в частности. Вот теперь надо поднимать архивные пласты, составлять описания и справочники, сличать тексты и т. п. Но помнить, что в начале была книга. Книга, открывшая тему, но отнюдь не исчерпавшая ее. (Отдельный и достаточно важный вопрос — историковедческое исследование самой книги: методика использования первичных текстов, проверка их адекватности фактам и т. д.).
Надо признать, «основопалагающие» книги редко отвечают строгим правилам академической науки. Да, честно сказать, и не издаются они далекими от мира летописцами, которые исполяют свой труд, «добру и злу внимая равнодушно», а пишутся раскаленным пером, в экстремальных внешних или, по крайней мере, духовных условиях. И пишут их не кабинетные теоретики, а политики, борцы, проповедники.
Книга С.П.Мельгунова «Красный террор в России: 1918–1923», изданная впервые в 1923 году в Берлине, схожа с трудом А.И.Солженицына по многим параметрам. И по теме — Мельгунов описывает начальный период того процесса расчеловечивания, апофеоз которого — покрывшие страну язвы Архипелага. И по моральной направленности: обе книги — синодик невинно убиенных; Мельгунов начинает его, Солженицын продолжает. Похожи и судьбы обеих книг: обе они вышли на Западе и долгое время были недоступны большинству читателей в СССР. Наконец, оба автора были высланы из страны и в лишении их гражданства большую роль сыграли именно эти книги (Мельгунова изгнали до написания «Красного террора») но лишили гражданства — а заодно и конфисковали оставленные коллекции и библиотеку — по выходе книги).
Признаки этих двух несуществовавших для нашего читателя книг с двух сторон огородили пространство нашей несуществующей истории. Издание сначала «Архипелага», а теперь и «Красного террора» придает драме завершенность и врачует нашу память, возвращая ей утраченную цельность.
«Красный террор» создавался в накаленной исторической обстановке, в бурлящей среде русской эмиграции. Только что в Лозанне прозвучали выстрелы «белого» террориста Конради, убившего советского дипломата В. Воровского. Убийца объяснил свой поступок желанием «отомстить большевикам за зверства ВЧК». Суд над Конради превратился в процесс над ВЧК: один за другим свидетели, русские эмигранты, давали показания о том, что они сами или их друзья пережили в Советской России. Другая важная группа — эмигрантская литература самых разных политических направлений; третья — материалы советской печати. И, наконец, нельзя не упомянуть о четвертом источнике — личном архиве самого Мельгунова, который собирал материалы о жертвах красного террора по крайней мере с лета 1918 года. В добросовестности Мельгунова-историка нет никаких оснований сомневаться, так что этот последний источник заслуживает полного доверия. Советская пресса тоже едва ли давала фактический материал (в отличие от декларативного) дли преувеличения ужасов «чрезвычайки». Конечно, первые две группы источников должны бы быть рассмотрены более критически, чем это делает Мельгунов. Но ведь автор и не скрывает своей пристрастности, его политическая ориентация в этой работе очевидна: Мельгунов — страстный и последовательный антибольшевик. Нельзя сказать, что он противник теории большевизма: к теории он, пожалуй, равнодушен. По мнению Мельгунова, суть большевизма в его практике и практика эта, особенно практика умышленного террора («систематизированная ярость», как сказал В.Г.Короленко), вызывает у него непримиримое отвращение, косвенно переносимое на все и на всех, кто поддерживал или оправдывал большевиков.
Итак, перед нами труд откровенно пристрастный, во многом компилятивный, часто использующий источники без должного критического осмысления (ср., например, явно завышенные количественные параметры репрессий, полученные простым суммированием чужих оценок). В чем же ценность этой работы, кроме того, что она инициировала тему? Не следует ли, переиздав, забыть о ней и заняться серьезным академическим исследованием проблемы «красного», а заодно и «белого» террора (эта последняя тема, кстати, тоже была намечена Мельгуновым к разработке, но так и не исследована)?
Исследование, бесспорно, нужно, особенно учитывая количество агитационной макулатуры, которую советский читатель десятилетиями получал вместо научной оценки эксцессов «белого» террора, и столь же долговременное глухое молчание об эксцессах «красного». По поводу же ценности Мельгунова позволим себе сделать небольшое отступление.
В тот же год, когда вышел в свет «Красный террор», в эмиграции развивалось и крепло новое политическое умонастроение — сменовеховство. Основной тезис «смены вех»: большевики сегодня — собиратели Российского государства, их жестокость — оборотная сторона державной твердости, русским патриотам с ними по пути. Почему же, Мельгунов, убежденный «государственник», не примыкает к сменовеховцам, а, наоборот, выпускает работу, где описывает апокалиптические ужасы, которые творили и продолжают творить нынешние друзья Устрялова, Ключникова и других? И — самое главное — кто же в исторической перспективе оказался прав: вчерашние монархисты, натягивающие старые русские ценности на реалии нового мира, или бывший сотрудник «Русского богатства», не пожелавший поступиться честью русского интеллигента-социалиста?
Мельгунов-историк и Мельгунов-политик, конечно же не безгрешен: ненависть не способствует взвешенности суждений. Но Мельгунов-публицист, если и преувеличивал ужасы красного террора, то преувеличивал провидчески. В 1924 году правые видели в новой власти лишь последнюю ступень революционной эскалации, левые — группу фанатиков и доктринеров, приведших революцию к катастрофе, сменовеховцы — спасителей России, Мельгунов же не устает повторять: мы имеем дело с ситуацией, не имеющей прецедентов в мировой истории, никакие аналогии здесь неуместны, нет ничего невозможного там, где столь жестоко и декларативно попраны права человеческой личности.
История подтвердила его правоту; и хотя слово «тоталитаризм» еще не было придумано, Мельгунов удостоился печальной чести — быть первым историком нарождающегося тоталитарного строя.
Примерно за год до первого издания «Красного террора» в Москве вышел второй том сборника «Красная книга ВЧК», посвященный делу «Тактического центра» — группы, выполнявшей контактные функции между «контрреволюционными» организациями 1918–1919 гг. — «Национальным центром», «Союзом возрождения России», «Советом общественных деятелей» и некоторыми другими (именно в этом томе даны показания Мельгунова, где он, в частности, говорит о возможности политических компромиссов, и о невозможности «соглашения с теми, кто осуществляет террор, и красный, и белый — все равно»). Издание призвано было доказать историческую необходимость красного террора и его тактическую зависимость от террора белого. Недавно по инициативе КГБ СССР редкая книга была переиздана. Концепция, впрочем, если судить по предисловию проф. А.С.Велидова, осталась практически неизменной: так было надо и мы об этом не жалеем; несмотря на некоторые ошибки политика ВЧК была правильной и никакого отношения к репрессиям 1930-50-х гг. события 1918–1922 не имели. Не будем спорить. Замечательно уже то, что диалог «Красной книги ВЧК» и «Красного террора» происходит не через баррикаду или через железный занавес, а в одной стране, в душах одних и тех же читателей — потомков тех, кто убивал и кого убивали. Между «исторической необходимостью» и защитой жизни и прав личности есть возможность сознательного выбора. Это обнадеживает.
Анализируя книгу, нельзя забывать, что автор ее — Сергей Петрович Мельгунов (1879–1956) — историк, и отнюдь не рядовой исследователь, а профессионал высокого класса. За первые полтора десятилетия нашего века им написано множество статей по истории общественного движения в России, подготовлено два сборника о взаимоотношении церкви и государства (1905–1906). Велика доля его участия в знаменитых коллективных изданиях: семитомнике «Великая Реформа» (1911), шеститомнике «Отечественная война и русское общество» (1912), «Масонство в его прошлом и настоящем» (т. 1–3, 1914–1918). Под его редакцией печатается в 1913–1923 гг. один из лучших русских исторических журналов «Голос минувшего».