Красный вереск
Шрифт:
…Исчезновение горцев привело командовавшего операцией данванского офицера в состояние, близкое к помешательству. Пятна крови на камнях показывали, что среди бандитов есть раненые или убитые. Но куда они делись — а с ними ещё полтора десятка живых и здоровых с грузом! — было не более объяснимо, чем христианское триединство господне. Лишь через три часа горные стрелки случайно наткнулись на спуск к речному берегу.
Данван никогда не охотился на местных кроликов. И не знал, что этот зверёк, как и его земной собрат, никогда не живёт в норе, не проделав запасной выход — а то и два…
…Имея пятерых раненых, Гоймяр просто не мог уйти далеко. Чета вброд перебралась на поросший
Олег пришёл в себя оттого, что Йерикка положил ему на лоб мокрую тряпку.
— За-ачем?? — простонал он, садясь. И тут же снова застонал — уже без слов, показалось, что в оба виска сразу вогнали тупые колья, и голова сей час лопнет. — Мы ушли? Что со мной? Ой, как больно-о…
— Ушли, — спокойно ответил Йерикка. Сидя рядом, он чистил пулемёт. — А у тебя контузия. Пройдёт.
Придерживая голову рукой, словно опасаясь, что она оторвётся, Олег осмотрелся. И сказал с отвращением:
— Местечко так себе.
Надо сказать, что Олег выразился слабовато. Местечко оказалось очень поганым. Горцы просидели на островке двое суток, питаясь мокрыми остатками сухих пайков и пойманной в реке рыбой — в основном, форелью — которую приходилось жрать сырьём, так как разводить огонь было опасно, вельботы барражировали вокруг слишком часто. Вкус сырой рыбы, казалось Олегу, будет преследовать его до конца дней… и временами возникало ощущение, что этот конец чем скорее наступит, тем лучше.
Из раненых больше всего беспокоил Святомир. Раны его были не опасны, но двигался он по-прежнему как кролик с перебитыми задними лапами. Сильнее остальных страдал от своей беспомощности сам мальчишка — ему казалось, что он связывает чету, хотя остальные все наперебой и убеждали: мол, всё равно надо пересидеть!
Но Олег видел, что Гоймир недоволен задержкой вообще. По его мнению, была она просто бездельем — в то время, как остальные партизаны воевали вовсю и весьма успешно. Судя по радиоперехватам, данваны перебрасывали в горы добавочные силы — и не маленькие. Это было похоже на жест отчаянья. Стремясь уничтожить горцев любой ценой, всемогущие правители Мира становились смешны. Почти двухсоттысячная армия с мощными средствами усиления, гоняющаяся едва за двадцатью пятью тысячами не ахти вооружённых партизан — такая армия вызывала уже не страх, а смех и презрение. Тем более, что даже трупы врагов попадали в руки данванов крайне редко, чаще же горцы наносили обидный удар — и растворялись в окружающем мире прежде, чем их настигала вся нешуточная мощь данванов. Из неудач «взмятения» были сделаны неплохие уроки… Операция, казавшаяся прогулкой, втянула в себя вдвое больше солдат, чем предполагалось, а результаты?! Пройти дальше Длинной Долины оказалось не возможным. До пяти тысяч горцев и лесовиков взорвали почти все ущелья, заняли перевалы и дороги — и с методичным хладнокровием отбивали все атаки. За их спиной была Горная Страна, снабжавшая защитников всем необходимым, а войска данванов снабжались плохо — тыловые коммуникации рвались, как нити. Огромное количество войск приходилось держать на их охране, причём это всё равно плохо помогало, так как поддержка местного населения обеспечивала скрытность и быстроту действий… Приходилось начинать утюжить горские города — крепости, чего первоначально хотели избежать…
…Все эти события проходили мимо четы Гоймира, и это никого не радовало. Поэтому, когда вечером третьих, суток Гоймир заговорил о том, что надо идти на полночь, к озеру Текучему, его поддержали все. Гостимир предложил сплавиться по реке, а там пешком, но от этого всех удержала простая мысль: ночи такие же светлые, как дни… До Текучего пришлось добираться пешком. А на
Это оказалось сложнее, чем предполагалось. Провонявшие потом рубахи, драные плащи и куртки, окаменевшее нижнее бельё и по месяцу немытые волосы способны были привести в отчаянье самых стойких. Немного смешно было видеть, как отважные юные рубаки слоняются вдоль берега, ища место для постирушек, или со стенаниями орудуют иголкой, вонзая её по большей части себе в пальцы. Но посмеивался Олег лишь до того момента, когда, обнаружил, что его собственные носки приобрели стойкость бумерангов. Плавки сделались задумчивыми и разорвались в шагу. Ковбойка утратила первоначальный цвет, джинсы поблёскивали экзотическими оттенками металлика от въевшейся грязи…
А деньки по-прежнему стояли, как по заказу. Горцы уверяли, что такая погода в последних числах лета — в порядке вещей, и предыдущие дожди были исключением. Но Олег видел только это лето — и исключением казались ему именно эти дни — тёплые, прозрачные, тихие и солнечные.
Озеро Текучее лежало во впадине, окружённой скалами, поросшими могучими соснами — со всех сторон, кроме небольшого галечного пляжика, полого уходившего в прозрачную, чистейшую воду. Напротив пляжика падал с высоты рассеянный водопад — в озеро вливалась маленькая речушка. А к самому пляжику подступали дубки. Почти одновременно с четой Гоймира на берегах появилось ещё несколько отрядов — оставалось лишь разворачивать их в менее романтичные места. Пакостить озеро постирушкой было прямо-таки кощунством. К счастью, неподалёку протекал ручей…
…Когда мальчишка вырывается из ада — веселье, остроумие, юность просто-таки фонтаном прут из него, вышибая любые пробки сдержанности. Он не думает, что спасся от смерти — точнее, не знает, что думает об этом. Я жив — а раз я жив, значит, не умру никогда. И кто сказал, что я не герой?! Конечно, жаль погибших — но я-то жив!
К первому вечеру на озере чета привела себя в порядок. Конечно, весьма относительно — матери пришли бы в ужас, попробуй кто-нибудь доказать им, что этот очень иррегулярный отряд состоит из их сыновей.
Олег как раз выкручивал свои носки, когда его отвлёк от этого полезного занятия задорный свист. Он вскинул голову — прямо над ним на скале стоял и смотрел вниз Богдан.
Несколько секунд Олег просто моргал глазами. Потом заорал:
— Братва! Бог дал нам Богдана! Вернулся!
Богдан спрыгнул вниз и, приземлившись прямо перед Олегом, обнял его. Со всех стороне приветственными возгласами бежали остальные, но мальчишка успел шепнуть:
— То тебе… — и сунуть в руку Олегу свёрнутый листок бумаги…
…Это было письмо от Бранки. Богдан привёз их несколько и сейчас весело рассказывал, как нашли его приехавшие с восхода запоздавшие к общему веселью воины, передали письма, как он искал чету по следам… Но его рассказ мало занимал Олега. Лёжа на песке подальше от общего шума, он вчитывался в скоропись глаголицы. Да, скоро нужно будет куда-то идти, стрелять, что-то взрывать, но сейчас — да простится мне. К чёрту. Есть я — и Бранка, до неё можно дотронуться, она живая и пахнущая солнцем и горькой травой с пустошей. Бранка есть, и не нужно отбиваться от накатывающего временами страха, что говоришь со своим воображением…
«Тяжко ждать. Легче самому дело делать. Лечу к тебе мыслью, песней лечу к тебе — где ты, как ты, любый мой?! Одно не тронет тебя Морана. Я так хочу! Хожу на стену, в туманы гляжу — осень горами шагает — где ты, солнце моё?! Не уходи уходом, слова не сказав — вернись, в глаза мне взгляни хоть мельком, промельком, мигом единым сыта буду — где ты, жизнь моя, Вольг?!»
Смаргивая слёзы с ресниц, шмыгая носом и не стесняясь этого, Олег снова и снова вчитывался в поспешные, набегающие друг на друга — не на бумаге, СМЫСЛОМ! — строки-зов. И шептал что-то, веря — Бранка его слышит.