Красный ветер
Шрифт:
— Да, и за наш честный, мужественный народ, — повторил Денисио и посмотрел на Эскуэро: — Давай, друг.
Эскуэро кивнул:
— Давайте.
Выпил, закурил сигарету и неожиданно спросил:
— О чем будем говорить? Что будем решать?
Эмилио Прадос улыбнулся:
— Разве обязательно надо что-то решать? А если посидеть просто так, о том о сем поговорить?
Баск сделал еле уловимое движение головой и коротко взглянул на Прадоса. Такое начало ему не нравилось. Просто так к незнакомым людям солдата в гости не приглашают. А незнакомые люди, особенно вот эти двое, которых Лина назвала Денисио, и Прадосом, — их Эскуэро раскусил без особого труда. По их виду. По скупым жестам, как правило, присущим военным. Наконец, по их глазам. В них и настороженность, и желание тут же определить, чем, мол, этот баск дышит, можно ли ему полностью довериться. И еще… Похоже, что эти люди попали в беду… И думают лишь об одном — как из нее выбраться. Для этого Эскуэро им и понадобился… Он вдруг спросил:
— Вы офицеры? Республиканцы?
Ответил Денисио. Ответил прямо и твердо:
— Да. Я и капитан Прадос — летчики республиканской армии.
— Ого! — Эскуэро воскликнул с такой непосредственностью, что даже Росита, в последнее время как-то замкнувшаяся в тягостном предчувствии, рассмеялась. А Эскуэро продолжал:
— Летчики республиканской армии! В первый раз таких вижу. На фашистских летчиков насмотрелся вдоволь, а вот таких… Значит, я правильно подумал — Эскуэро вам понадобился не зря…
Мигель встал из-за стола и сказал Лине, Матео и Росите:
— Мы тут не очень сейчас нужны. Людям надо поговорить.
Денисио снова налил вина, но Эскуэро отодвинул фужер:
— Потом.
— Хорошо, потом, — согласился Денисио. — Нам Лина рассказала о тебе. И мы тебе верим. Если б не верили…
— Мы хотим попросить тебя, Эскуэро, — сказал Эмилио Прадос, — чтобы ты нам помог. Мы еще не знаем, как ты сможешь помочь, но… Мы должны отсюда улететь. На одном из их самолетов. Улететь к своим. Нас, меня и Денисио, сбили в бою фашистские летчики. Уже давно… Ты сможешь нам помочь, Эскуэро?
Баск ответил не сразу. Сидел, положив руки на стол, и думал. Колебался? Боялся? Размышлял, к чему все это приведет?
— Почему ты молчишь, Эскуэро? — спросил Денисио. — Считаешь, что из нашей затеи ничего не получится? То, что мы задумали, неосуществимо? Или ты не хочешь во все это ввязываться?
— Я думаю не об этом, — ответил Эскуэро.
— А о чем же?
— Сейчас никто не может взлететь. Взлететь — значит, сломать себе шею. Так говорят все фашистские летчики. Два дня назад приезжал на аэродром генерал. Ругался. Кричал: «Франко никому не простит трусости!» А когда уехал, летчики смеялись. Дурак, мол, набитый, даже птицы в такую погоду сидят по гнездам.
— Мы взлетим, — твердо сказал Эмилио Прадос. — Но нам надо быть уверенными в исправности самолета. И чтобы он был полностью заправлен горючим. И чтобы рядом с ним не было караульных.
— Самолеты исправны все. И полностью заправлены горючим. Летчики ждут хорошей погоды — больше ничего… А караульные… Бродят вдоль границы летного поля.
Денисио обнял баска за плечи.
— Значит, ты согласен, Эскуэро? Ты поможешь нам пробраться к самолету? Не к тому, на котором работаешь ты, — мы не хотим накликать на тебя беду…
— Я не сказал, что согласен. — Эскуэро снова закурил сигарету и посмотрел на Денисио. — Так не пойдет.
— Не пойдет? — Денисио явно не ожидал такого ответа. И в голосе его, и во взгляде, которым он окинул баска, сквозило не только разочарование, но и вспыхнувшая сразу неприязнь.
Черт возьми, что это за человек сидит рядом с ними! И как они могли вот так, за здорово живешь, открыться перед ним!
Эмилио Прадос, уловив перемену в настроении Денисио, мягко сказал:
— Спокойно, Денисио. Нам не надо сердиться на Эскуэро. Вероятно, он действительно не может нам помочь.
— Я не сказал, что не могу помочь. — Эскуэро нервно передернул плечами и добавил: — Я сказал, что так не пойдет. Пойдет по-другому: вы должны меня взять с собой. Ясно? Я хочу воевать! По-настоящему! Чтоб рядом с вами. Чтоб когда-нибудь вцепиться в глотку Буилье, летчику-капитану и штурману. Вот чего я хочу!
В тот же вечер, оставшись наедине с Роситой, Эмилио Прадос сказал:
— Росита, мы должны на время с тобой расстаться. Вместе с Матео ты вернешься назад, а потом…
— Нет!
Вот и сбылись ее тягостные предчувствия! Недаром все эти дни она жила так, словно с минуты на минуту ожидала неведомую беду. Куда ни пойдет, на что ни взглянет, а видит рядом с собой мрачную тень, которая не оставляет ее ни на шаг и сквозь которую она различает конец дороги. Той самой дороги, какую Росита видела в своих мечтах: идет она по ней рядом с Эмилио и даже думать не хочет, где и как оборвется их путь. Лишь бы идти рядом с ним, лишь бы видеть его, слышать его голос, знать, что ты ему хоть чуточку нужна.
Значит, не нужна? Больше не нужна? А была ли она нужна ему раньше, не обманывала ли она себя с самого начала?
Сколько раз Росита старалась понять, какая сила заставила ее вот так бездумно связать свою судьбу с человеком, которого она по-настоящему никогда и не знала. Кто он для нее, кто она для него? Случайная встреча, чувство, вспыхнувшее под влиянием детских воспоминаний! Не слишком ли этого мало?
Для нее — нет, не мало! Она знает это твердо. Для нее Эмилио — все! Она любит его болезненно, в ее любви больше страданий, чем радости. Душа ее, внезапно раскрывшаяся для любви, полнилась муками не ревности — муками сомнений: рано или поздно Эмилио прозреет, одумается, что Росита, дочка безвестного пастуха, не принесет ему ни счастья, ни утешения. Сейчас он не гонит ее от себя лишь потому, что жалеет ее, и еще, может — быть, потому, что его собственная душа ищет забвения: не так-то, наверное, легко порвать со своим прошлым и, ожесточившись, поднять руку на близких людей.
Росита — забвение для него. Ее близость помогает ему бороться с раздвоенностью своих чувств, Росита — бальзам для его душевных ран, она служит как бы мостиком между прошлым Эмилио и настоящим: с одной стороны — сам Эмилио и все, что-было раньше, с другой — Росита и все, что есть теперь. Но долго ли это может продолжаться?
И все же Росита не откажется от этих мук. Их не отогнать, от себя, они вошли в ее жизнь вместе с любовью к Эмилио, значит, она должна принимать их как должное, как единое — и свои, муки, и свою любовь…