Красный ветер
Шрифт:
Вспомнив нее это сейчас, Жанни окончательно решила: «Кристина именно тот человек, который не откажет ей в крове, хотя бы на первое время».
Жанни вышла на авеню Парк-Монеури, потом свернула на авеню Мен — и вот знакомая улица Мулен-Вир. Небольшой двухэтажный домик, выкрашенная голубой краской дверь, кнопка звонка, для вызова консьержки. Жанни долго смотрела на эту кнопку, чувствуя, как учащенно бьется сердце: «А вдруг Кристина здесь уже не служит? А вдруг она не захочет мне помочь? Вдруг испугается — я ведь должна честно ей обо всем рассказать…»
Только несколько минут назад уверенная в Кристине, теперь Жанни испытывала настоящий страх. И чувствовала себя так, словно сейчас должна решиться ее судьба. Мысленно перекрестившись, она позвонила. И сразу услышала, как по деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, кто-то быстро спускается, стуча каблуками.
Это была, конечно, Кристина — Жанни хорошо помнила ее быструю, но не суетливую походку.
И вот дверь открылась, и Жанни ее увидела.
— Жанни?! — воскликнула Кристина.
Она впервые назвала ее по имени. Раньше называла или просто «мадам», или «мадам Шарвен». В ее восклицании Жанни уловила и удивление, и искреннюю радость. И сама обрадовалась встрече — страх и сомнение сразу же исчезли, она уже готова была обнять Кристину, но постеснялась фамильярности… А Кристина, взяв из ее рук небольшой саквояж, сказала:
— Пойдемте же, Жанни, чего ж мы стоим на пороге? И давайте поздороваемся. Можно, я вас поцелую, Жанни? Вот так… Вы не станете обижаться? Если бы вы знали, как часто я вас вспоминала. Вас и вашего мужа.
— Спасибо вам, Кристина… Если можно, проводите меня в свою комнату. Мне не хотелось бы, чтобы меня кто-нибудь здесь увидел…
— Конечно, Жанни. Я понимаю. Вы не против, что я называю вас по имени?
— Что вы, Кристина?! Я очень рада…
У Кристины была небольшая комнатушка с единственным зарешеченным окном, выходившим в крохотный дворик. Все здесь было тщательно прибрано, немудреная мебель — кровать, диван, стол, три стула и старенький шифоньер — расставлена так, будто все эти вещи кто-то продуманно расставил, а уже потом спланировал размеры комнатушки: все на месте, ничто не мешает друг другу.
Кристина усадила Жанни на диван и села рядом, взяв ее руки в свои. И сразу же засыпала вопросами: как ее здоровье, где она последнее время жила, что делала, надолго ли в Париж, какие планы на будущее. Жанни улыбнулась:
— Чтобы ответить на все ваши вопросы, Кристина, мне придется многое вам рассказать. Начиная с того, почему я должна была уехать из Парижа, и кончая тем, что меня снова сюда привело. Долгий рассказ, Кристина, долгий и не очень веселый…
— В таком случае мы вначале должны с вами подкрепиться. Не обещаю вам королевский стол, но кое-что найдется, в том числе и бутылочка «шабли». Кажется, вы с мужем любили это вино…
И вот они сидят за столом, и Жанни рассказывает, рассказывает, а Кристина внимательно слушает и не спускает глаз со своей гостьи, изредка вставляя короткую фразу: «Господи, родной отец отказался от своей дочери!» Или: «Я всегда верила в порядочность вашего мужа! А самые порядочные не могли не понять, что в Испании многое решается…» Или: «Этот полицейский Плантель и вправду настоящий француз!» И, наконец, гневно: «Сволочи! Они не останавливаются ни перед чем! Если бы им удалось вас схватить, они вытянули бы из вас все жилы, уж; я-то знаю. И вы правильно сделали, что вернулись в Париж. Можете не сомневаться — здесь вы найдете друзей…»
— Но мне надо найти какое-нибудь пристанище, Кристина. Вы поможете мне?
— Пристанище? — Кристина всплеснула руками. — А разве я отпущу вас отсюда? Разве ваш муж недостоин того, чтобы мы позаботились о его жене?!
— Мы? — спросила Жанни. — Вы живете теперь не одна?
— Вы не так меня поняли, дорогая, — засмеялась Кристина. — Я по-прежнему живу одна, а «мы» — это я и мои товарищи. Их у меня много. И если хотите знать, само провидение привело вас ко мне… Да, да, ничего лучшего придумать вы не могли.
Кристина рассказала: в Париже, как и во многих городах Франции, созданы комитеты по оказанию помощи женам и детям тех, кто уехал в Испанию драться с фашистами. Собственно говоря, это не какие-то официальные комитеты, нет, просто коммунисты и многие рядовые члены социалистической партии сами решили взять на себя заботу о людях, которым эта помощь нужна.
— И как же вы этим людям помогаете? — спросила Жанни.
— Как можем. Тех, кого преследуют, стараемся укрыть в надежном месте, тем, кто победнее, оказываем материальную поддержку… Но главное в другом, Жанни. Главное в том, чтобы такие, как вы, не чувствовали себя одинокими и заброшенными. Вы понимаете, как это важно?
— Очень понимаю, Кристина. Но…
— Вы хотите сказать, что будете обузой? Забудьте об этом и думать, дорогая! Вы, наверное, еще плохо знаете народ. Я имею в виду простой народ, а не господ де Шантомов…
Жанни почувствовала, как что-то в ней дрогнуло. Де Шантомы… Это вся ее прошлая жизнь. Это мать, отец, дед, бабка — длинная ветвь древа, у которого, как ей когда-то казалось, очень глубокие и прочные корни. Каковы бы ни были де Шантомы — они все же были и, наверное, какой-то след на земле все же оставили. Или нет? Однажды Арно сказал: «След на земле, Жанни, это не завод и фабрика, оставленные после своей смерти и переданные потомкам. Это память о человеке в народе, притом добрая память, а не злая…» А Кристина говорит: «Я имею в виду простой народ, а не господ де Шантомов…»
Странно, когда Жанни жила с отцом, когда постоянно находилась в окружении таких же, как отец, дельцов и политиканов, она глубоко презирала их всех за холодность, бездушие, расчетливость, за их пренебрежение и даже ненависть к тому самому простому народу, который их кормил, поил и одевал. Все они были до того чопорны и самонадеянны, что и глядеть-то на них было тошно. За что же их было любить или, по крайней мере, относиться к ним хотя бы лояльно?
Сейчас они все были, как никогда, далеки от нее, от ее образа жизни, как будто никакие нити не связывают Жанни с прошлым, но вот услышала она от Кристины, в общем-то, справедливые слова, и неожиданно заныло сердце. «Почему? — спрашивает у самой себя Жанни. — Это говорит кровь? Или просто тоска по дому? Я ведь живу, как изгнанница, как бродяга…»