Красный ветер
Шрифт:
И в это время в небе вспыхнули первые облачка разрывов-зенитных снарядов. Они пока были редкими и казались игрушечными. И совсем не опасными, будто взрываются детские бумажные хлопушки, начиненные пылью. Денисио, конечно, знал: впечатление это обманчивое, взорвись такая «хлопушка» под брюхом машины — и все будет кончено. Но сразу избавиться от ощущения чего-то ненастоящего, игрушечного он не мог. Да и разрывались зенитные снаряды то далеко впереди строя бомбардировщиков, то далеко сзади, то значительно выше.
Однако чем ближе они подходили к Севилье, тем плотнее становился огонь, и вскоре дымки разрывов образовали такую плотную завесу, сквозь которую, казалось, пробиться нет никакой возможности. Небо будто вскипело, в нем замелькали сотни взрывающихся молний — рядом друг с другом, одна страшнее другой. И не было сил воспротивиться желанию бросить машину в сторону, подальше уйти из этого ада, любыми путями вырваться из огненного кольца, которое с каждой минутой сжимается все сильнее.
Капитан Прадос подал команду: «Внимание, заходим на цель!» Он вел свой «бреге» так, словно был уверен в его неуязвимости, строго по курсу, не отклоняясь ни на один градус. А Денисио никак не удавалось взять себя в руки. При каждом разрыве снаряда вблизи самолет вздрагивал, как человек, и невольно вздрагивал сам Денисио. И тут же начинал себя успокаивать, чтобы как-то избавиться от напряжения, достигшего наивысшего накала: «Может быть, все это происходит со мной потому, что в такое пекло я попал впервые? Со временем привыкну, обязательно привыкну…»
И вдруг его будто ослепило. Машину бросило вверх, сильно накренило вправо, и Денисио с трудом ее выровнял. Вначале он подумал, что сзади «драгона» разорвался снаряд. Это заставило его быстро оглянуться и посмотреть на искалеченный руль поворота. Однако он увидел совсем другое: на землю падал огромный черный шар огня и дыма — все, что осталось от «потеза», на котором летели испанские летчики из второго звена. Через секунду или две этот шар еще раз взорвался как бы изнутри, и опять «драгой» Денисио подбросило вверх, точно под крылья ударила мощная струя воздушного потока.
А капитан Прадос уже вводил свой «бреге» в пикирование, нацеливая его на железнодорожный узел Севильи, где скопились десятки военных эшелонов с сотнями вагонов. Капитан Прадос видел, конечно, гибель «потеза», но сейчас он мог думать только о том, чтобы весь бомбовый груз его группы лег как можно точнее. Скорость самолета нарастала, земля приближалась с невероятной быстротой. До момента, когда штурман откроет бомбовый люк, осталось несколько секунд, но капитан за это время успеет оглянуться и посмотреть на остальные машины. Больше всего он беспокоится за «драгона» русского летчика — выдержит ли «саркофаг» такую нагрузку, не развалится ли в воздухе при пикировании?
Денисио охватывал взглядом все: и устремившийся к земле. — «бреге» капитана Прадоса, и «потез» француза Денена, не отстававший от «бреге» ни на один метр, и едва заметные дымки паровозов, и даже крохотные фигурки людей, в панике мечущихся по железнодорожным путям…
А потом он увидел, как полетели бомбы, сброшенные с самолетов капитана Прадоса, Франсуа Денена. Через мгновение и он сам, услышав, как Павлито крикнул: «Пошел!», открыл бомболюк. Еще через мгновение Павлито завопил: «Накрыли! Слышишь, накрыли сволочей!»
Внизу теперь все полыхало, к небу взлетали глыбы горячей земли, куски искореженного металла, сорванные с вагонов крыши и двери, вздыбливаясь, опрокидывались навзничь, маневровые паровозы. А густые, черные полосы дыма стлались и стлались по изрытой воронками земле, и все это было похоже на конец света, на катастрофу после извержения внезапно проснувшегося вулкана, в недрах которого десятки или сотни лет копились страшные силы: вот этот долго спящий гигант встряхнулся, и теперь пощады от него не жди.
…Эстрелья прильнула к иллюминатору и, не отрывая глаз, сжавшись от напряжения, со смешанным чувством боли и какого-то неестественного восторга вглядывалась в землю своей Севильи, где совсем недавно все ей было дорогим и близким и где теперь все стало чужим и враждебным. Сейчас она не думала о том, что в огне и в дыму могут гибнуть не только те, кто виновен в смерти ее отца, матери и братьев, но и люди, которые ни в чем не виноваты, — такие же рабочие, как ее отец. Не думала об этом потому, что, наверное, была убеждена: своих там не должно быть.
Нет, там, где взрываются бомбы, людей нет. Там — озверевшие двуногие существа, которых надо уничтожать. Всех до одного! Иначе жизнь на земле прекратится…
Святая мадонна, почему она, Эстрелья, не выпросила в Картахене хотя бы пять-шесть штук гранат? С каким наслаждением она швырнула бы их сейчас туда, где мечутся эти двуногие чудовища! Это ничего, что она не увидела бы, где они взорвались, главное в другом: она могла бы думать, мечтать, как осколками ее гранаты в клочья разносит какого-нибудь фашиста, продавшего и предавшего свою родную Испанию Ведь каждый раз, вспоминая ту ночь в Севилье, когда ей пришлось бежать из города, она видит застреленного ею Нарваэса, его глаза, и — пусть ее простят все святые! — ничего, кроме сладкого чувства удовлетворения, Эстрелья не испытывает. Вначале ее пугало это чувство: неужели она и сама уже озверела, неужели в ней не осталось ничего человеческого?
Но это вначале. А потом все стало иначе — слишком много Эстрелья теперь знала. Знала о том, как франкисты бросают в костры детей, если обнаруживают в их карманах пустую гильзу от винтовочного патрона; как они загоняют крестьянок в коровники и, наглухо закрыв двери, поджигают их и хохочут, слыша крики о помощи и мольбы о пощаде; как они, изрубив на куски попавшего к ним в плен республиканского летчика и затолкав эти куски человеческого тела в ящики, сбрасывают на парашюте в расположение мадридских и барселонских аэродромов…
Да, Эстрелья ожесточилась! Как раньше девушки мечтали о любви, о нежности, о песнях и музыке, так Эстрелья теперь мечтала о мести.
Снова и снова она вглядывается в землю Севильи и жалеет только об одном: все же не ее руками нанесен удар, она даже не является участником этого возмездия, просто свидетель — и все. Правда, смотреть на землю и видеть, как фашисты, будто тараканы, разбегаются по щелям и многие из них падают, чтобы больше никогда не встать, — смотреть на все это необыкновенно радостно, такое зрелище словно бы очищает душу от накипи и хотя немного избавляет ее от постоянной боли. А за это Эстрелья очень благодарна летчику Денисио: если бы вот сейчас, сию минуту, он был рядом с ней, она, не задумываясь, крепко его обняла бы и расцеловала.