Красный замок
Шрифт:
– И Ирен спасла ее? Как?
– Она, э-э-э, перевезла ее в наш номер в отеле.
– К себе?! Блудницу?
– На самом деле ее подопечная довольно респектабельна для американки… и жрицы любви. Она одержима странной идеей изучить жизнь, исследуя ее темные закоулки. Мне кажется, Ирен считала, что я окажу на бедняжку хорошее влияние.
– Боюсь, влияние обратилось вспять, учитывая шокирующие слова, которые с легкостью слетают с твоих уст, – поджав губы, заметил адвокат.
– Да тут никаких слов не хватит, если поглядеть на все те ужасы, которые повидали за последние
– Это имя американской куртизанки?
– Nom de guerre [58] , я полагаю. При крещении она получила имя Элизабет, которое внушает некоторые надежды и могло бы добавить уверенности его обладательнице, но в данном случае оно совершенно не к месту. Она американка до мозга костей и чересчур дерзкая для двадцатилетней девицы, которой следует держаться поскромнее. Я уж не говорю о том, что она далеко не столь хороша, как сама о себе думает.
Адвокат хмурился, слушая мои слова, и наконец не выдержал:
58
Псевдоним (фр.).
– К чему такая резкость, Нелл?
– Мы столкнулись с ней в maison de rendezvous! Это она нашла тела двух убитых блудниц, да и сама ничем от них не отличалась, кроме того, конечно, что была еще жива.
– Весомая разница, позволь заметить. Значит, Ирен заинтересовалась ею как свидетелем, чтобы раскрыть преступление?
– Надеюсь, что так. А иначе зачем настояла, чтобы девушка переехала в наш номер в парижском отеле? И даже взяла ее с собой в парижский морг, причем без меня.
– Очевидно, тоже в качестве свидетеля, – поспешил успокоить меня Годфри. – Во время расследования Ирен часто ведет себя странно. – Он вздохнул и сжал ладонями лоб; казалось, он пытается разгладить новые морщины, появившиеся от недавних тревог. – Что ж, по крайней мере, она хотя бы не общается с этим господином, Холмсом. Я считаю его интерес к ней подозрительным.
– Ох, не волнуйся о нем, Годфри! Ирен сказала, что в деле убийств на почве похоти он совершенно бесполезен: такой убежденный холостяк не имеет ни малейшего представления о том, что поставлено на карту.
– А ты имеешь представление?
– Ну, пожалуй, нет. Но и какая разница, когда есть Ирен, которая отлично все понимает.
– Это меня не утешает, – скривился мой собеседник.
– А должно бы! Я стараюсь как могу. Пойми, мы встречались с принцем Уэльским и бароном де Ротшильдом, и эти именитые особы просили – нет, умоляли нас о помощи.
– Мне казалось, что тебя не особенно заботит принц Уэльский.
– Так и есть. А теперь, когда я знаю о его si'ege d’amour, он заботит меня еще меньше. Подлое приспособление для гадкого избалованного мальчишки!
– Кажется, я предпочту обойтись без подробностей, – поспешно вставил Годфри.
– Но это постыдное двухуровневое кресло действительно связывает Джеймса Келли, безумного обойщика мебели, с Джеком-потрошителем, поэтому приходится радоваться даже нежеланным подробностям.
– Надеюсь, мы сможем вернуться к менее нежеланным деталям, Нелл. Вот что меня тревожит: это… дело, в котором участвуете вы с Ирен и этой Пинк, настолько грязное, что заниматься им должна только полиция. Однако, что хуже всего, вы уже, насколько я понял, попались на глаза некоторым опасным душевнобольным элементам. И если ты рассказала мне правду, жестокий заговор убийц простирается от Лондона и Парижа до Праги.
– Я еще даже не дошла до заговора против евреев, – вставила я.
Годфри умоляюще поднял руку:
– Погоди. Сейчас мне надо подумать. Если Прага является звеном в омерзительной веренице преступлений, тогда мое похищение может быть не таким и случайным, как мне казалось.
– Ты не принимал свое похищение всерьез, Годфри?
– Нет. Я считал его упреждающей мерой, призванной воспрепятствовать завершению дел Ротшильдов. Конечно, мерой крайней, но вполне обычной для здешних диких мест, где мелкие царьки и князьки, управляющие каждым перевалом, сплошь бандиты.
– То есть ты надеешься, что тебя отпустят на все четыре стороны, когда закончится некий определенный период времени?
– Я так полагаю. Конечно, я мог бы сбежать из замка и раньше, если бы… если бы кое-что не случилось.
– Насколько я понимаю, Годфри, под «кое-чем» ты подразумеваешь мое появление, которое перечеркнуло твой план побега. Но разве ты не видишь, что оно перечеркивает и все твои прежние предположения?
– Как так? – Он все еще не понимал моих доводов.
– Если я была тайно похищена в Париже и перевезена в Прагу, как я полагаю, а оттуда в заброшенный замок, тогда мы оба здесь по причине, которая касается скорее меня, чем тебя. И я вижу только одну цель моего тюремного заключения: я должна стать следующей жертвой Джека-потрошителя, известного также как Джеймс Келли, безумный мебельщик.
– Прощу прощения, Нелл, но тут имеет место политическая схема, и я в ней невольная жертва.
– Прошу прощения, Годфри, но тебя, по-видимому, похитили задним числом, и, скорее всего, чтобы отвлечь Ирен от слежки за моими передвижениями. Кто тут невольная жертва, так это я. Как только эта жуткая тварь Джеймс Келли сбежит от своих преследователей и найдет дорогу сюда, мне суждено стать игрушкой в его руках.
Я содрогнулась при мысли о смерти, которая меня ждет: уж лучше быть сваренной заживо каким-нибудь старым добрым африканским каннибалом, которого я ласково, но безуспешно пыталась бы обратить в христианство.
– С сожалением вынуждена сообщить, что вы оба не правы, – произнес голос, который не имел права вмешиваться в наш спор.
Наши взгляды – но не мнения – одновременно сошлись на двери.
Голос был женским и говорил он по-английски, хоть и с довольно сильным акцентом.
И казался смутно знакомым.
Мы столько времени провели в одиночестве, если не считать компании немногочисленных и молчаливых цыган, что сам звук английской речи заставил нас воспрянуть духом. Мы оба тут же вскочили на ноги, чтобы рассмотреть гостью.