Красота в наследство
Шрифт:
У нее будет муж, защита и опора, дом, семья. Как у мамы. Что придумывать в этом мире, когда все давно уже придумано? Так живут все, и она так будет жить, никуда не денется. Так жили родители и были счастливы. И мама была счастлива, несмотря ни на что. И делала счастливыми и отца, и детей. А что моя нудная наука, ну что я там открою? Пустое времяпрепровождение. Надоело играть в эти игры. Скучно. Наверное, перебесилась.
— Давай потанцуем, — сказала Ирина.
И они пошли танцевать, прервав опасный разговор. Оркестр играл нежную мелодию, и на душе у нее стало так легко-легко, так безмятежно. Как будто пелена спала с глаз, стало все просто и понятно. Женька сразу это почувствовал. Он был счастлив. Ирина в ресторане недвусмысленно пригласила его на кофе, сияя глазами, и у них наконец состоялась первая брачная ночь. Он был очень нежным и страшно боялся. Хорошо, что это на потенции не отразилось, а то бывают ведь случаи. Ждешь-ждешь. Жену свою Женька раскусил не до конца, ибо любовь слепа, как известно. Он знал, что любовника у нее нет, и был уверен, что пережитое ею страшное изнасилование отвратило любимую женщину от плотских утех, поэтому боялся и переживал. Ирина была внешне спокойной, но нежной и ласковой. Втайне рассчитывала на чудо. Чуда не случилось. Все прошло, как обычно. Она сымитировала страсть. Сама не знала зачем. По привычке, наверное. Хорошо хоть Женькино счастье не раздражало. Скорее, наоборот. Она училась давать, а не брать. Причем безвозмездно. Вот так и будем жить, подумала.
Глава 15
Строить свою жизнь, свою семью и свой дом — непростая работа. Творческая. Мало кто это понимает. Подумаешь — живем, и ладно. День прошел, гадостей не принес — и прекрасно. «Будем бороться с неприятностями по мере их поступления», — этот лозунг не для нее, а для ленивых и недалеких. Ирина старалась ликвидировать неприятности на дальних рубежах, и по кирпичику строила свою жизнь. Кирпичики сортировались очень придирчиво и при малейшем изъяне безжалостно выкидывались в мусор. Этот процесс, естественно, являлся долгостроем и лишь к сорока годам мог считаться завершенным. А после завершения столь долгого строительства всегда следует начинать ремонт — подправлять, исправлять и так далее. Ей нужен надежный дом — настолько надежный, чтобы его не разрушил прямой бомбовый удар в виде какой-нибудь скоропостижной бурной страсти, — на который ни у кого из них не поднялась бы рука. И этот дом должен быть красивым — достойным своей хозяйки.
Женя Павлов оправдывал ее надежды. Осуществив свою самую главную в жизни мечту, он бросился укреплять занятые рубежи со своей стороны. Это изначально был сильный, даже очень сильный тандем. Красивая молодая пара, на которую сразу обращали внимание все — где бы Ирина с Женей ни появлялись, выплывала в жизни сама, ни на кого не надеясь. И гребли они мощно и синхронно. Вовремя оценив возможности перестройки, Женя начал сколачивать капитал. Было всякое, конечно. Несколько раз он погорел, но потом уверенно встал на ноги. В этой круговерти царили волчьи законы, и, чтобы уцелеть, Андрей и Женька стали работать вместе. Гарантом их взаимной благонадежности служила Ирина. Бог знает чем только они не занимались — от граблей до кораблей. Книги, металлы, продукты, сигареты, потом появились и завод, и склады, и магазины.
Андрей по-прежнему жил с Наташей, в семейной жизни он оказался стабильным и надежным, как отец. Заботился, обеспечивал и все такое. Сын уже встал на собственные ноги, завел свое дело. Дочь училась за границей.
Дни капали и капали, как вода из прохудившегося крана — бестолково и неотвратимо, потом сливались в недели, месяцы, годы и утекали мимо. Жизнь Ирины, казалось, застыла. Со всеми это случается — когда дни тянутся за днями, безликие и унылые, и однообразие начинает точить душу. Ее жизнь застыла на пике совершенства, о котором многие только — увы — мечтают. Она напоминала законченное полотно, когда наложен последний мазок и художник понял — все. Дальше — только портить.
Ирина жила именно так, как она хотела, и позволяла себе все, что хотела. Был уже пройден этап путешествий за границу, и полностью утерян к ним интерес. Закончен также капитальный ремонт большой квартиры в центре, заложен загородный дом в престижном месте. Со строительством не спешили, как бы чувствуя: сделают, а что же дальше?
Рождение сына гармонично вписалось в ее новую жизнь и не доставило ни малейших хлопот. Ребенок был именно такой, какой и должен быть у этой пары — красивый, сильный мальчик, который даже в детстве ничем почти не болел и который уже никак не мог отвертеться от благополучной сытой жизни. Он даже на свет появился тогда, когда ему это было позволено — ровно через три года после начала семейной жизни, когда Ирина поняла — их с Женей брак состоялся. Да и тянуть дальше некуда — скоро тридцать. Муж с беспокойством посматривал на нее, беременную, вспоминая их заточение на даче в той, далекой жизни. Но никогда не напомнил ей ни одним словом того, что она прочно решила забыть. Кроме них двоих на этом свете не было никого, кто бы знал о брошенном младенце. Тетю Веру давно уже похоронили на Троекуровском кладбище.
А беременная Ирина была прекрасна. Впрочем, прекрасна, как всегда. Родила она легко. Ирина не стала оголтелой матерью, но и упрекнуть ее было не в чем. Беспроблемный их сын рос и развивался, хорошо усваивая сначала пищу, потом науки, был в меру обласкан и не доставлял никому никаких хлопот. Красивый и умный ребенок красивых и умных родителей.
После рождения сына на работу она не вернулась. Наскучило преподавание, вдобавок многое там изменилось. Обнищали профессора и ассистенты, хирела наука, и Ирина все чаще стала ловить на себе недобрые взгляды. Конечно, многих раздражало ее благополучие: дорогая иномарка, материальная независимость и работа ради развлечения. Женщины ее круга не работали и пускались во все тяжкие: просаживали деньги в казино, меняли любовников и катались по всему миру. Ирина увлеклась живописью. Часто наведывалась на вернисажи, в галереи, ходила на лекции и пыталась сама во всем разобраться. Стала узнавать художников, которые к этому времени тоже обнищали и за бесценок могли продать свои работы. В доме появились картины. Пейзажи и натюрморты были очень недурны.
— Милочка, вы чувствуете хорошие вещи, — говорил ей старый Авербух, завсегдатай выставок. Да, она их чувствовала. Выслушивала мнение знатоков, но доверяла все-таки своему. И чаще всего оказывалась права, что вскоре оценили те люди, которые постоянно толклись на подобных мероприятиях. Они не покупали картин, они на них только смотрели и, видя, как Ирина выбирает свои натюрморты и пейзажи, поняли, что у этой красивой дамы в дорогой одежде есть врожденный вкус. Ее стали узнавать, признали за свою в непростой богемной среде и вскоре стали прислушиваться к ее мнению. С некоторыми из них, такими, как Авербух, она была поверхностно знакома, с остальными просто здоровалась.
Подруг у нее не было. Все они, молодые, наивные и беззаботные, остались в той жизни, в юности, в ее родном городе. Семья — муж и сын, — обнесенная защитными укреплениями, стала центром ее жизни. Вне семьи обитали дамы — чаще всего праздные жены Женькиных нужных знакомых и несколько старых институтских приятельниц. С ними можно было поболтать на отвлеченные темы, посплетничать и даже съездить в Европу встретить католическое рождество или прокатиться в Париж, если Женька был сильно занят.
Они изменили постепенно свой круг общения, точнее, он изменился сам не по их желанию, а по другим причинам. Приятели юности, которым не удалось пробиться в этой жизни, сами постепенно перестали приходить и звонить — все большая материальная пропасть их разделяла. Конечно, далеко не все устраивало Ирину в новых знакомых, но постепенно она отсеяла всех, кто был в принципе неприемлем.
Уклад семьи был несколько старомодный, родительский. Обязательные совместные ужины стали своеобразным ритуалом, как только Женька перестал пропадать допоздна на работе. По выходным — совместные обеды и выходы в свет или просто на прогулки. На столе всегда стояла красивая посуда на белоснежной скатерти. Готовила Ирина сама — не любила прислугу. Два раза в неделю приходилось часа по три терпеть в доме чужого человека, и чаще всего Ирина старалась уйти, чтобы не видеть, как чужие руки дотрагиваются до ее вещей, вытирают пыль с ее мебели и пылесосят квартиру. После этого, несмотря на сверкающую чистоту, дом казался ей оскверненным. Не любила она и холуев в ресторанах, и услужливых боев за границей, и невидимую вышколенную обслугу в европейских отелях. Но что делать? Не хотелось тратить все свое свободное время на уборку пятикомнатной квартиры, хотя дом был до отказа набит современной бытовой техникой.
Все, кто бывал в доме Павловых, возвращались в свои, зачастую более шикарные, хоромы с чувством легкой досады. Дамы нанимали дизайнеров, но никакие дизайнеры с их стальной и стеклянной мебелью, живописным хаосом и китайскими штучками в гостиных не могли достичь того шика, который был в Иринином доме. Хотя все в нем было просто. Что может быть проще красивой скатерти и льняных салфеток, полного комплекта столовых приборов за ужином? В отличие от Ириного ребенка детям многих других нуворишей неведомо, что бывают столовые ножи, красивые бокалы с минеральной водой без газа и обязательно супница на обеденном столе. Что за этим столом никогда и никто не чавкает и все пользуются такими накрахмаленными салфетками. Что есть много нельзя. Что родители всегда ведут негромкие беседы без нот раздражения в голосе. А в ванной всегда висят комплекты чистых полотенец, стоят солдатиками по две пары зубных щеток — на вечер и на утро — и множество самых разных флаконов, назначение которых усваиваешь не сразу. Что на стенах висят картины. Много картин. И время от времени мама привозит откуда-то новые, долго ходит по квартире, смотрит на стены, склонив набок голову, подбирая им свое место. Иринин сын не ведал, что мамы бывают разные, в том числе крикливые, нервные, толстые, распущенные, в замызганных халатах и разношенных тапочках, да и просто некрасивые или больные — ведь его мама была похожа на сказочную королеву. А еще у него был папа — умный и сильный. И у родителей была такая отдельная комната — спальня. Ему, Антону, дано было понять, что в эту комнату заходить не следует. Даже из любопытства. У него есть свое жизненное пространство, забитое игрушками. Еще Антон любил играть в гостиной — большой комнате с камином, где стоял длинный стол в окружении стульев, немецкий рояль в углу, а на стене висела только одна картина, которую Антон очень любил и которой почему-то боялась Ирина — ее большой портрет. У картины была своя история.