Красота в наследство
Шрифт:
А днем ждало много других дел — совсем других, непохожих на ночные. День — это работа, еда, спорт искусство, приемы. Днем не было места любви, и в мире не было места женщинам, хотя они его густо населяли: секретарши — длинноногие, молодые и смазливые — для имиджа, юристы — тоже нестарые и недурные — для бизнеса, старые подружки и жены приятелей — для общения. Зарождались чужие страсти, женились, разводились, встречались, рожали, любили и ненавидели его друзья, знакомые и незнакомые, а он проживал свой день и ждал, когда придет домой и снимет свою кожу, а на границе дня и ночи обнимет Ирину.
Лишь иногда, очень редко он думал: «Она — это камин». В глубине души ему хотелось, чтобы она была русской печью, а она — камин. Красивый, с изразцами, дорогими часами, ярким светом и жарким теплом. Камин — престижен. У них было два камина — в городской квартире и в коттедже за городом. Это было дорогостоящее удовольствие. А когда они впервые посидели возле камина втроем с сыном, он вдруг подумал, что как бы хорошо привалиться сейчас к теплой печке — простой и неказистой, родом из детства, из бабушкиной избы в деревне. В Женькином детстве была своя бабушка, а у бабушки своя деревня, куда он ездил летом. В холодные дни печку топили, и он лежал на ней, набегавшись по улице, и отогревался под ее теплой защитой. Она не сияла светом, но честно держала тепло и была главной в доме. Впрочем, деревенские корни — это хорошо и надежно. И глупо и даже дико представлять его жену возле печи с ухватом и горшками. Она — его главная гордость и все, чего он достиг. Остальное можно не учитывать.
Ирина запретила себе думать о сексе. Делать можно и нужно, думать — нельзя. После череды снов-наваждений, когда над ней нависали мерзкие рожи коллективных отцов, покачивались, сливались из трех в одну, после чего в неподвластном ей теле зарождалось, нарастало и извергалось из нее оргазмом нечто страшное, она испугалась. После злополучной картины она опять вспомнила, что такое страх. Ребенок вспоминался странно. Сначала появлялось чувство дискомфорта: неопределенное и гадкое. Как если вдруг, проснувшись и подойдя к зеркалу, обнаружишь у себя на носу мерзкую бородавку. Любая нормальная женщина поспешит от нее избавиться. Но, избавившись от бородавки, не избавишься от воспоминаний о ней.
Пытливый от природы ум пытался направить мысли в другое русло: «Ну ладно, половина семени — пустая, но вторая половина — моя. Она же мамина и папина, бабушкина. Кто перетянул в этой борьбе? Куда делся ребенок? Конечно, она вполне могла умереть. Дети часто умирают. Если попала в Дом малютки, из нее выросла олигофренка. Если кто-то удочерил, то кто и что вырастил? Ей уже пятнадцать…»
Несколько лет ушло на то, чтобы задавить в себе это любопытство, проснувшееся вскоре вслед за снами. На корте, отрабатывая удары ракеткой по мячу у стенки, она всю силу вкладывала в каждый удар, представляя себе свои страхи, видения, свою случайную дочь. Удар, удар — я вас уничтожу, удар — истреблю, удар — загоню так далеко, что больше вам не выползти. Ей это помогало. Вытянув ноги от усталости, она облегченно вздыхала… Голова была ясна и пуста, на душе становилось легко. Тяжкие сновидения навсегда покинули ее.
По вечерам она начала бесцельно мотаться по городу на «опеле» — очередной своей машине, подаренной мужем. Это тоже отвлекало. Пока не поймала себя на том, что, стоя у светофоров, пристально вглядывается в прохожих. Слишком пристально и внимательно.
Подсознательно глаза выцарапывали из текущей мимо толпы молодых девиц лет шестнадцати, и она поняла, что с ней опять что-то не то…
Глава 16
Почему люди так не любят правду? То есть вроде бы, наоборот, стремятся к ней, затрачивают массу энергии, чтобы до нее докопаться, а на самом деле не любят. Вернее, боятся. Может, потому, что человек всегда стремился быть и казаться лучше, чем он есть на самом деле. И не стоит его в этом обвинять, желание, в общем, благородное и понятное. А правда вечно норовит все испортить. Поэтому благоразумные люди предпочитают узнавать правду о других, а о себе скрывают. И правильно делают. Ведь непонятно, лучше ли стал жить кто-нибудь, узнав, что Ленин подцепил где-то сифилис и любил шляться по пивным, что у Кобы были вонючие носки, а Карл Маркс любил кутнуть и жил на содержании у Энгельса, то есть паразитировал на Фридрихе со всем своим семейством. Ну узнаешь, что у соседа импотенция и жена его лезет в каждую ширинку, что бабка, которая любит выводить всех на чистую воду, в молодости была первой проституткой в городе, и еще много чего узнаешь — и что? Впрочем, жить становится лучше и легче, когда известно, что не ты один свинья, а и другие тоже. И какие люди, вон куда забрались — не доплюнешь. Порой хочется плюнуть в благородном негодовании. А внутренний голос скрипит: «В зеркало смотри, в зеркало, и почаще. И плюй туда же. Прилетит по адресу, не сомневайся». Если покопаться, такие ли уж мы честные? Искатели правды на каждого найдутся. Пусть не профессионалы-журналисты, так соседи и коллеги постараются. Правду не утаишь. Поэтому и жить интересно. А что было бы на свете, если бы не было тайн? Страшно подумать. И их старательно возводят даже там, где это вроде бы и не нужно. На тайнах, как на дрожжах, замешено человеческое тесто. На них наиболее прыткие и хитрые делают себе состояния, а кто попримитивнее, просто могут нагадить ближнему. Бескорыстно. Блажен тот, кто умеет хранить информацию. Но таких мало. Просто распирает человека иногда от своей осведомленности, и не может он, бедный, сдержаться.
Именно это произошло и с Машей. Но надо отдать ей должное, держалась она долго. Целую взрослую жизнь.
Так принято у нас: скрывать от ребенка, что его усыновили. Хотя непонятно почему. Видимо, считается, что для него правда будет психической травмой. Что перестанет любить родителей. Хотя логичнее было бы любить их еще больше. Ведь кто-то бросил, а они в благородном порыве подобрали и растят, не считаясь с хлопотами и расходами. А у нас в стране, как известно, все это ой как непросто. Это вам не Америка. В детский сад устроиться — почти как в космонавты попасть. Покупка шоколадки — и то норовит пробить брешь в бюджете. А попробуй одеть ребенка в эпоху лютого дефицита! Только одна, самая необходимая, вещь для него доступна — любовь. Любят таких детей зачастую больше, чем родных, подсознательно как бы компенсируя им отсутствие «настоящих» родителей. Всю жизнь боятся правдолюбцев. И не без оснований. Как правило, или грымза-соседка, или сердобольная тетка, изловив ребенка где-нибудь во дворе, выложит ему радостно всю подноготную о его происхождении. И начинаются сопли, слезы и трагедии в семье.
Верка была уже взрослой. Сама в жизни многое успела повидать и оценить. Несмотря на безалаберность бытия, мыслила она практично и здраво. Поэтому все сумела сразу расставить по местам. Все и всех. И красавицу мамашу, и Наташу с Женей.
Большинство людей строят свою жизнь по законам генетики, то есть по образу и подобию родителей. Кулинарные пристрастия, привычка мыться перед сном, и наоборот, манера поведения за столом, все это оттуда. Попробуй переделайся потом: мартинов иденов в природе маловато. Силу воли и желание какое надо иметь. Если мать с отцом за столом чавкали — ребенок тоже будет. Если котлеты едят ложкой — он не поймет, зачем делать иначе. И так удобно. Если читать книги считается непонятным и бесполезным занятием, вряд ли ребенок увлечется литературой. Каждый старается дать ребенку то лучшее, что является таковым в его конкретном представлении. Если жили плохо, голодали — ребенка надо кормить, засыпать конфетами, которых сами в детстве не видели. Работали тяжело всю жизнь — как можно дольше ограждать его от работы. Давать образование в последнее время в среде, из которой вышли Веркины родители, стало делом модным и престижным. Рассуждали о его полезности примерно так: «Я всю жизнь ишачил в грязной спецовке, мать каталась на швабре — так пусть дите сидит в чистой одежде, в тепле и сухости с ручкой в руках — чем не работа, красота одна».
Но одних родительских наставлений на эту тему для Верки оказалось маловато. Учиться она не любила и не хотела. По ее мнению, образование не давало шансов на нормальную жизнь. И примеры окружающих все больше подтверждали Веркину правоту. Знакомые интеллигентные семьи влачили примерно такое же жалкое существование, да еще и раздражали тем, что посматривали на люмпенов по-прежнему свысока.
После школы, которую Верка закончила без скандалов, но с преобладанием троек в аттестате, она все-таки пошла на курсы парикмахеров. Дело это ей не то чтобы нравилось, но и отвращения не вызывало, а в будущем обещало верный заработок. Родители выбор одобрили, оставив свою мечту увидеть дочь учительницей или бухгалтером. Парикмахер — тоже неплохо, опять же в белом халате и не на холоде. Кто знает, обладай Верка трудолюбием и дисциплиной, а этих хороших качеств она была начисто лишена, она и достигла бы высот в профессии. Потому что талант у нее, несомненно, был. Она выучилась на женского мастера. И под настроение могла соорудить на голове такое, что клиентка потом долго ходила счастливая и часто смотрелась в зеркало. У Верки было чутье и неизвестно откуда прорезавшийся тонкий вкус. Прически получались необычными, но удивительно шли женщинам. Она не слушала пожеланий клиенток и стригла сама, сообразуясь с собственной интуицией. За что быстро снискала неприязнь коллег по цеху. Хотя не только за это. Она насмешничала над творчеством товарок, которые украшали головы клиенток неизменными «бяшами». Химическая завивка (самая выгодная услуга) за нее боролись, брали по очереди, и поток осчастливленных на шесть месяцев теток, одинаковых, как кильки в банке, вытекал из дверей парикмахерской. Важна была еще и скорость обслуживания — работа сдельная. А Верка стригла долго, прикидывая и примеряясь. Зарабатывала, соответственно, мало. Но тем не менее заниматься халтурой, как все, не хотела. Ей было скучно. Постепенно образовалась своя клиентура: способные сделать хорошую стрижку мастера были редкостью, но тут Верку подводила необязательность. Она частенько опаздывала на работу и пару раз прогуляла, не сумев проснуться после имевшей место быть накануне пьянки. На нее сыпались попреки и угрозы увольнения, и она сочла за благо уйти сама, справедливо полагая, что заработает такие же деньги и без участия государства.
Перейдя на вольные хлеба, Верка почувствовала себя лучше. Теперь она ходила по домам и работала, как и когда ей вздумается, договариваясь с клиентами по телефону. Могла неделями ничего не делать, если не хотелось, а могла быстро набрать клиентов и заработать, когда давила нужда. Женщины, недовольные ее необязательностью, все равно неизменно возвращались к Верке. Уж слишком хорошо она стригла. И когда в последнее время она стала заламывать высокие цены, стали еще больше уважать и стремились попасть к ней. Такова человеческая психология: раз стоит дорого, значит, есть за что. И было за что, решала клиентка, глядя потом на себя в зеркало. У Верки была легкая рука. Но жила она по принципу «сапожник без сапог», и у самой на голове было неизвестно что, свою голову стричь не хотела из суеверия. Зато масть меняла регулярно. На собственную внешность ее тонкий вкус не распространялся.
Сложившаяся ситуация Верку вполне устраивала. Она могла себе позволить быть независимым человеком, а это большая роскошь, недоступная большинству. Работала по желанию и по вдохновению. Роскошно не жила, но на необходимое всегда могла заработать. Единственное «но» — на нее периодически нападала хандра, ничего не хотелось делать, и тогда Верка или валялась дома, или шлялась по сомнительным местам в сомнительных компаниях, чаще всего со знакомыми мужиками, пьянствовала и бездельничала. В эти периоды жизни ее невозможно было найти и заставить работать. Отсутствие денег ее не трогало.