Красота в наследство
Шрифт:
— Из спортзала? — кивнула Верка на ракетку. — Проходите.
И он опять зашел. Как будто магнитом тянуло. А ведь незачем было заходить, совершенно незачем. В доме опять тихо.
— Спит, — объяснила Верка. Тут он увидел Степу. В прошлый раз собаку не заметил. У нее, значит, еще и собака.
— Это Степа, — сказала Верка и засмеялась странным смехом. Степа обнюхал гостя и удалился, не проявив никаких эмоций. А Саша оглядывал кухню. Он вызвался помочь варить кофе, запоздало подумав, что как дурак явился с пустыми руками. Стоп — вспомнил, что в сумке лежала шоколадка. Достал ее, протянул Верке.
— Извините. В следующий раз будет торт. Я вам очень благодарен. Вы нас выручаете.
— Спасибо. Но я не люблю тортов. И выручать скоро уже перестану. Дочка растет. Я ее не прикармливаю.
— Все равно спасибо. Я к вам обязательно зайду. Можно?
— Конечно, заходите.
У Верки язык не поворачивался перейти на «ты», как в прошлый раз. Они пили кофе с шоколадкой. Он видел, что в холодильнике лежало еще несколько плиток, но она раскрыла эту. Верка молчала и смотрела на него, а он вынужден был вести беседу, хотя и не хотелось. Ему тоже хотелось молчать и смотреть. Молчание их не смущало. Он говорил что-то о своей работе, о теннисе, словом, какую-то ерунду. Только о жене и ребенке не говорил, хотя ситуация подталкивала именно к этой теме. А ему не хотелось. Верке же было все равно. Она слушала и не слышала. Только смотрела. И под этим ее взглядом он умолк, встал и потянул ее со стула. Все произошло в полном молчании и словно под гипнозом. Не соображая, что он делает, он обнимал хрупкие плечи, расстегивал халатик, под которым ничего не оказалось, целовал ее, только успевая переводить дыхание. Молочная грудь-кормилица была прекрасна. Он слизывал капельки молока, выступившие из сосков, и изумленно разглядывал Верку. У него были и другие женщины, до Марины. Но это было так давно, что он уже отвык. От красоты женского тела, от его чудесного запаха, от тонкой гибкой талии, да и от секса тоже. Верка тяжело дышала. Она тоже не говорила ни слова, а только ласкала его, вся дрожа, расстегивала рубашку, целовала и вдыхала его запах. Им было неудобно на кухне, но уходить было некуда, а еще они боялись оторваться друг от друга. И он вошел в нее прямо здесь, повернув спиной. Верка тихонько стонала и быстро кончила, так, что он и не понял, а он продолжал любить ее, потому что между трахать и любить есть все-таки разница, об этом они сейчас думали оба, каждый по-своему. Второй раз он заметил — Верка застонала уже громче, и он почувствовал, как внутри обдало его как будто пламенем, а когда кончал, он тоже с трудом сдерживал крик. А потом они опять сидели, глядя друг на друга. И что бы кто ни думал по этому поводу, угрызения совести их не мучили.
— Мне пора. Я приду к тебе послезавтра. Можно?
— А завтра нельзя?
— Нельзя, но я постараюсь. Можно тебе позвонить?
— Запиши номер.
Он позвонил через пять минут после ухода, по дороге домой. Сказал просто:
— Я тебя люблю.
А Верка ничего не сказала. Она плакала. От счастья.
А дальше было еще много чего. Все эти вещи, банальные до безобразия, в каждой семье происходят по-разному. Но закономерности проследить можно. Одна семейная пара была счастлива во всех отношениях — с точки зрения и окружающих, и одной из половин. Пока вторая половина, уходя утром на работу, не сказала:
— Возьми бумагу там, на столике. Это тебе.
И закрыла за собой дверь. А на столике лежало приглашение в суд на развод. Так поступают те, кто хочет сберечь нервы по максимуму в данной нервомотательной ситуации. Тихушники. Держатся до последнего. Остальных ожидает удел скандалистов. Причем чем продолжительнее, яростнее период скандалов, тем больше шансов, что дело кончится ничем. Поругаются и перестанут. Все логично, раз ругаются — значит, есть за что. И большинству действительно есть. А Саше было не за что. Вдобавок он терпеть не мог ругаться. С Мариной жил мирно и, надо сказать, неплохо. Удобно. Она была комфортабельной женой для человека, которому в принципе надо, чтобы его поменьше трогали и не мешали реализовывать свои интересы, не имеющие отношения к интересам семьи. Он был сыт, обстиран, отглажен, даже сейчас. А жизнь до этого заменял ему экран компьютера. Он мог сидеть за ним круглосуточно, не выходя из дома. Что всех и устраивало, особенно Марину. Была она неглупой и всегда понимала, что села не в свои сани. По изумленным лицам подруг, смотревших на ее мужа с чисто женским интересом, когда она его с ними знакомила, по сочувствующим взглядам прохожих в его сторону, когда они шли куда-то вместе, даже по лицам акушерок, когда выписывалась из роддома. На всех было написано одно и тоже: «Ну надо же!» А тем не менее за эту мужскую стать и симпатичную внешность ей же и приходилось расплачиваться. В буквальном смысле. Она работала, заводила связи, нужные на данный момент, и на всякий случай те, которые вдруг потом пригодятся. Строила свой дом и свою жизнь. Ребенка завела. С трудностями превеликими, не просто так. И сейчас несладко. Но ничего. Не век же это будет продолжаться. Старалась как могла. Иногда, конечно, хотелось заорать, затопать ногами. И она орала и топала. Но редко, надо отдать ей должное.
Пока же он шел к дому, думая о Верке. Планов никаких не строил, переживая недавние события. Он чувствовал себя так, как если бы ему вкололи наркотик, и в роли героина выступала Верка. С одной стороны, он приобрел зависимость, и организм был отравлен, с другой — его переполняло счастье, ворованное, но уже свое. И он к нему постепенно привыкал.
Домой идти не хотелось. Он понимал, что сейчас его ждет немедленное разоблачение, как школьника, получившего двойку, после родительского собрания. Ничего оригинального в голову не приходило, и он зашел в магазин, купил бутылку водки и выпил половину в подъезде, из горла. Было противно, алкоголем он не увлекался, но надо. Как лекарство от трудностей, как алиби для преступника. А что еще придумаешь? Главное — потом не терять бдительность. Водка начала действовать быстро. Пошатываясь, вошел домой, глупо улыбаясь. Марина учуяла сразу. Отговорился, что праздновали день рождения на корте после тренировки. Идиотское счастливое выражение лица уже можно было списать. Усталая Марина особенно возникать не стала. Ситуация была спасена.
А ночью он сам встал к сыну, когда тот по своей привычке принялся орать с трех часов.
Хотелось пить. Он тряс сверток с ребенком и тут вдруг вспомнил. Почему не подумал раньше — непонятно. Он вспомнил о Веркином старике, на содержании которого она живет, и о том, что Марина называла Верку, помнится, шлюхой, интересно, почему? Ужалила ревность. Он вспомнил Веркину квартиру, ухоженный дом. Она явно не нуждалась, в отличие от них. Что ему делать? А потом его опять понесли мечты. Наркотик продолжал действовать. Не хотелось думать ни о чем, только о них двоих. Завтра он с ней встретится. Уйдет с работы, в конце концов, днем. Поговорит и все выяснит. Хотя в глубине души ничего выяснять ему не хотелось. Закончатся выяснения не в его пользу. Когда мужчина влюблен, он неизбежно начинает задавать себе вопрос: «А что я ей могу дать?» Дать очень хочется. Все, вплоть до кольца с бриллиантами. Вот тут желания и возможности вступают в неизбежный конфликт. Саша явно витал в облаках. И вдруг посмотрел на какой-то сверток, который автоматически потряхивал. Ребенок давно молчал. Уснул. Боже, это же мой сын! Откуда он взялся? — пришла в голову дикая мысль. Влип. Вот влип, по самые уши. Захотелось бросить все и бежать. То ли водка, разбавленная водой, продолжала действовать, то ли с ума начал сходить. Он долго еще метался по кухне. Потом лег и заснул. Пробуждение радостным уже не было. Но стоило ему выйти из дому, как Веркин наркотик опять начал работать. Чем она его опоила, эта девчонка? Не мальчик уже, скоро тридцать. А Марине тридцать четыре — услужливо подсказала память. А Вере — ну двадцать от силы, подумал он. Любовь, как известно, слепа.
Прибежал он к ней в двенадцать часов. На работе никто уже особенно не бдил. Пусть скажут спасибо, что ходят и работают каждый день. Денег все равно почти не платят. Раньше он об этом, в отличие от окружающих, и не беспокоился. А мужики сначала бесились, потом часть разбежалась на заработки, остальные пытались подрабатывать на месте. А ему было все равно. Теперь подумал, что надо сегодня купить цветы. Пришлось занять. Хватило на три большие белые розы — он спрятал их под куртку и побежал к Верке.
Та уже ждала. Ребенок опять спал. Во время этих событий дочь ей практически не мешала. Спала себе да спала, как будто чувствовала, что матери не до нее. Верка взяла цветы, повела на кухню. Кормить обедом.
Они проговорили долго. У него было ощущение, что Верка была в его жизни всегда. Он не задумывался о том, насколько она образованна и умна, просто смотрел и слушал. Она рассказывала про свою жизнь, о том, с кем она живет, речь не заходила. И его самого он ни разу не видел. И где этот старик? Наконец решился спросить. Верка спокойно сказала, что он приезжает иногда из Москвы. Она его не любит и не любила. Решила родить ребенка — и родила. А лет ей оказалось побольше, чем он думал. А на вид — совсем девочка. Она рассказала ему и о матери. В таких подробностях о ней Верка еще никому не рассказывала. Смотрела на него — и говорила, говорила — как никому и никогда в жизни. А он чуть не плакал от любви и жалости к ней. Хотя оснований жалеть Верку особых не было, если разобраться. Но это на трезвый разумный взгляд. Потом они вдвоем возились с дочкой. Саша изумлялся, до чего красивыми могут быть дети. Как кукла — розовая, пухлая, но живая. Ее дочь. Девочка была забавная, спокойная, все время улыбалась. Он ревниво думал, что она должна была быть его дочкой, забывая при этом о своем сыне.
Они буквально вцепились друг в друга — не оторвешь. Так только голодный тигр может вцепиться в кусок мяса, добытый на долгой тяжелой охоте. Разорвал бы каждого, кто посмел посягать на добычу или хотя бы помешать ею насладиться. Всей кожей, каждым сантиметром тела они чувствовали друг друга. Это мое, такое мое, что странно даже представить, что раньше его не было. Как если бы раньше не было руки или ноги, а потом вдруг появилась. И непонятно, как жил до этого без нее. Они чувствовали одинаково, думали одинаково. Смотрели в одну и ту же сторону и даже, открыв рот, говорили часто одни и те же слова. Так бывает, когда люди проживут бок о бок не один десяток лет. Растворяться друг в друге им не мешала ни разность интеллектов, ни наличие у каждого детей. Любовь заставляла занимать в жизни новые позиции, делая жесткую Верку застенчивой, трепетной, уступчивой и тактичной, а вялого, равнодушного, мягкого Сашу — волевым и решительным. Как будто появилась добрая фея, взмахнула волшебной палочкой и расколдовала обоих, заколдованных давным-давно неизвестно кем, наверное, самой жизнью. Они прилипли друг к другу, по-животному обнюхивая, изучая до мельчайших подробностей каждый волосок, каждую родинку, каждую клетку. И все это казалось чудом — небывалым, долгожданным. Процесс познания так их захватил, что даже занятия сексом отступили на второй план. Трахаться хотелось обоим, но жаль было времени. Его можно было потратить, просто обнимая, целуя и рассматривая друг друга.
Так появилась в Веркиной жизни любовь. Она ее угадала, уловила с полувзгляда и насторожилась. Потом терпеливо дожидалась в засаде, как рысь. Выстрадала. Он об этом не знал, конечно. У него был свой путь. Главное, что сошлись они в одной точке.
Конечно, их ожидало немало неприятностей, а конкретно — его, Сашу. Но эти неприятности воспринимались не более чем досадные мелочи. Марина повела себя так, как и должна была повести. А как еще реагировать человеку, которого внезапно и дерзко обокрали? Ты пришел домой с работы, а там пусто. Имущество вынесли. Все, что заработано тяжким трудом. И самое ужасное — знаешь, кто это сделал. А вернуть свое не можешь, хоть и принадлежит оно тебе по праву. А вор еще и насмехается, потирая руки. А обидней всего — сама, собственноручно дала наводку, поспособствовала собственному ограблению. Можно было рехнуться от одних этих мыслей. Но Марина, к счастью, не рехнулась. Билась она долго, но безрезультатно. Потом вышла на работу и вскоре поняла, что ущерб не так уж и велик. Ну как они жили? Она на него работала, а он, гад, воспринимал это все как должное. В их тандеме она всегда была стороной активной и дающей, а он — милостиво берущей. И это было неприятно. Но так повелось с самого начала, Марина привыкла. Теперь привычку пришлось забыть, и по прошествии времени выяснилось, что в новой ситуации есть и преимущества. А вот она, гадина и шлюха, пусть хлебает. Это тебе не старик. Его самого содержать надо — все чаще мелькали злорадные мысли. И пусть потом ходит рогатый, все равно рога ты ему наставишь рано или поздно. В свое время она пыталась открыть ему глаза на Веркино прошлое, раздобыв соответствующую информацию, но эффекта не добилась. Ничего, сам, дурак, поймет.