Краткая история быта и частной жизни

Брайсон Билл

Лучше всех родительское горе сумел передать Уильям Шекспир, который вообще как никто другой умел выражать человеческие чувства. Вот строки из драмы «Король Иоанн», написанной вскоре после смерти его одиннадцатилетнего сына Хамнета (1596):

Да, место сына скорбь взяла: Дитятею лежит в его постели, Со мною ходит, говорит как он, В лицо глядит мне светлым детским взглядом, На мысль приводит милые движенья, И крадется в его пустое платье, И платье то глядит моим ребенком! [86]

86

Перевод А. В. Дружинина.

Такие слова не мог написать человек, считающий детей просто «продуктом». Нет никаких оснований предполагать, что в прошлом родители были равнодушны к собственным детям. Лишним доказательством этого служит название той комнаты, в которой мы сейчас находимся [87] .

Слово nursery впервые появляется в английском языке в 1330 году; с тех пор этот термин прочно вошел в обиход. Комната, в которой все служит детским потребностям, вряд ли могла появиться в доме, где родители равнодушны к собственным отпрыскам. Слово «детство» (childhood) не менее красноречиво. Оно появилось в английском языке свыше тысячи лет назад (оно встречается уже в Евангелии из Линдисфарна примерно в 950 году). Неизвестно, какую эмоциональную нагрузку оно несло в те давние времена, но тем не менее у нас нет оснований утверждать, что раньше к детям относились без души.

87

Мы не можем с уверенностью утверждать, что эта комната действительно была детской. Это еще одна комната, появившаяся в доме, но не включенная в первоначальные чертежи Эдварда Талла. Но ее скромные размеры и расположение рядом с главной спальней подсказывают, что это была именно детская, а не просто дополнительная спальня. Теперь уже невозможно сказать, какие намерения были у холостяка Маршема (прим. авт.).

Разумеется, в прошлом детство не было таким же долгим, беззаботным и веселым периодом жизни, как сейчас. С самого момента зачатия жизнь маленького существа подвергалась разным опасностям, и самой главной опасностью как для матери, так и для ребенка были роды. Если они проходили с осложнениями, то ни повивальная бабка, ни врач почти ничего не могли поделать.

Доктор (если за ним вообще посылали) часто прибегал к таким методам лечения, которые лишь усиливали риск: пускал измученной матери кровь с тем, чтобы помочь ей расслабиться, а когда женщина теряла сознание, полагали, что это успех; прикладывал припарки, которые вызывали волдыри, и делал много других вещей, лишавших роженицу последних сил и надежд.

Рис. 18. Роженица XVIII века. Обратите внимание на то, как сохранялась благопристойность: доктор укрыт простыней

Иногда роды продолжались в течение трех недель или даже больше — до тех пор, пока ребенок или его мать (или оба) не погибали. Если младенец умирал в утробе, то для того, чтобы его оттуда извлечь (по частям), применялись совершенно жуткие процедуры, невыразимо мучительные для роженицы. Мало того, это было опасно: существовал большой риск повредить матку и занести инфекцию. Учитывая такие условия, поразительно, что в родах умирали только одна-две женщины из ста. Впрочем, большинство женщин рожали неоднократно (в среднем от семи до девяти раз), так что вероятность смертельного исхода сильно возрастала и составляла один случай из восьми.

Для детей рождение было только началом. Первые годы жизни приносили им не только радости детства, но и многочисленные беды. Вдобавок к бесконечным вспышкам болезней и эпидемий, которые косили всех подряд, смерть в результате несчастного случая тоже была обычным делом. В списках лондонских коронеров XIII и XIV веков значились следующие причины скоропостижной гибели детей: «утонул в выгребной яме», «укушен свиньей», «упал в кастрюлю с горячей водой», «попал под телегу», «упал в миску с горячей кашей», «раздавлен в толпе» и т. д. Историк Эмили Кокейн рассказывает печальную историю маленького мальчика, который лег на дорогу и набросал на себя соломы, чтобы посмешить своих друзей, а в результате был раздавлен колесом телеги.

Арьес и его сторонники воспринимали подобные смерти как доказательство родительского равнодушия и отсутствия интереса к благополучию детей, но это попытка оценить поведение предков с точки зрения современных стандартов. Необходимо учитывать, что в жизни средневековой матери было множество отвлекающих моментов. Она могла нянчить больного или умирающего ребенка, сама страдая от лихорадки. Время от времени ей приходилось разжигать огонь в очаге или, наоборот, тушить его. Помимо этого у нее была еще тысяча важных дел. Сегодня детей не кусают свиньи вовсе не потому, что за детьми лучше присматривают, а потому, что мы не держим свиней на кухне.

Множество современных выводов основано на данных о смертности в Средние века, которые не всегда отражают реальную действительную ситуацию. Первым человеком, который внимательно рассмотрел этот вопрос, был, как ни странно, астроном Эдмунд Галлей, который сегодня известен в основном благодаря названной в его честь комете.

Галлей был неутомимым исследователем самых различных научных явлений. Он изучал все на свете, от магнетизма до снотворного действия опиума. В 1693 году он наткнулся на сводки о рождениях и смертях в силезском городе Бреслау (ныне это город Вроцлав в Польше). Эта статистика понравилась ему своей необычной полнотой, и он решил составить таблицы ожидаемой продолжительности жизни, которые показывали бы, сколько лет в среднем оставалось жить человеку того или иного возраста.

Из его таблиц следует, что для двадцатипятилетнего человека шансы умереть в следующем году составляют восемьдесят к одному, а тот, кто дожил до тридцати, вероятно, проживет еще двадцать семь лет; шансы сорокалетнего прожить еще семь лет — пять с половиной к одному и так далее. Это были первые статистические таблицы ожидаемой продолжительности жизни (такие данные, которые, помимо всего остального, делают возможным существование индустрии страхования жизни).

Выводы Галлея были опубликованы в научном журнале Лондонского королевского общества и долго были лишены пристального внимания историков. Очень жаль, ведь в них много интересного. К примеру, исследования Галлея показывают, что в Бреслау жили семь тысяч женщин детородного возраста, но каждый год рождались всего тысяча двести детей — «чуть больше шестой части», уточняет он. Понятно, что во все времена подавляющее большинство женщин старалось избежать беременности. Поэтому рождение детей, во всяком случае в Бреслау, не было неизбежностью: женщины беременели в основном по собственному желанию.

Статистика Галлея также развенчивает миф о крайне высокой детской смертности. В Бреслау четверть с лишним младенцев умирала в первый год жизни и 44 % детей не доживало до семи лет. Конечно, эти цифры сегодня пугают, однако они все же несколько лучше, чем «треть» или «половина», о которых рассуждают историки.

Зато среди семнадцатилетних молодых людей Бреслау смертность достигала 50 %. Это была гораздо более высокая цифра, чем Галлей ожидал; в своем докладе он выразил мнение, что следует не уповать на долгую жизнь, а укреплять себя в мысли о возможности преждевременной кончины:

Как несправедливо мы жалуемся на краткость нашей жизни и считаем себя обязанными дожить до преклонных лет. Половина всех родившихся умирает в семнадцать лет… [Поэтому] вместо того, чтобы роптать о безвременной кончине, мы должны терпеливо и спокойно покориться увяданию, которое неизбежно для нашего бренного тела.

Женщины недаром старались реже беременеть: на то была довольно веская причина. Как раз в то время в Европе свирепствовала новая загадочная болезнь, причины возникновения которой врачи не понимали. Болезнь называлась родильной горячкой. Впервые она была зарегистрирована в Лейпциге в 1652 году. В течение следующих двухсот пятидесяти лет медицина была бессильна перед этим недугом.