Краткая книга прощаний
Шрифт:
— Хватит, папка, — просит сынишка, — ведь уписяюсь.
— Действительно, — говорит жена, — третий вечер. Уймись.
Матвей выходит во двор, выкуривает сигаретку.
Не верь ушам своим
Летел самолет в Гватемалу. Его ожидала целая куча народу.
Стюардесса устала от полета. Выходит в салон первого класса и говорит:
— Все, карапузики, быстро слили воду. Полет считается временно прекращенным,
— Как так, — кричат карапузики, — нам же, ептить, до Латинской-то Америки не дотопать.
— Точно, — ухмыляется женщина, — не дотопать. За дотопать надо было при жизни молиться. А так — все.
— Не имеете права, — разгневались засранцы, — мы — пассажиры, а ты — работница полета.
— Нет, — говорит стюардесса, — все это херня, что вы тут говорите, будем падать.
Сказала и ушла. Что тут было! Титаник. Только через час пилот сказал, что худшее позади, и Евгения Матвеевна легла спать.
Дорожные знаки
Илюшечка по винтовой лестнице спустился в кафе. Жарили зерна, и весь квартал пропах. Увидев семисвечник на картине, сказал:
— Дорожные знаки.
— Да, — со смехом согласился бармен, — времечко…
— Была на бульваре. Медный всадник ехал, — громко сказала старая поэтесса.
Все помолчали.
В окне прошел солдат.
— Я завтра отдам за квартиру, — молил хозяйку Илюшечка, — это точно-преточно…
— Я скатерть новую постелила, — говорила хозяйка, — с хрустом, как вы любите.
Илюшечка взял с полки книгу и прочитал абзац об ангельском чине Господств.
От дождей одеяло и вся остальная постель были сырыми, холодными.
— Как в пруду, — думал он, закрывая глаза, — будто утонул, а всплыть не можешь.
Музыканты
Сеня поцеловал фотографию Ростроповича и съел арбуз.
— Да куда ж ты столько? — сказала больная мама.
— Не лезьте, маман, — возразил Сеня, — это гениальный музыкант.
Серый джип
Милиционера сбило ГАИ. Сбило и поехало дальше.
— Кошмар, — сказал хирург, — в ваших легких столько никотина!
Трубари
Голуби насмерть заклевали учительницу физики.
— Ептить, — ужасался народ, — какая испитая морда!
Достоевский
Великий писатель пообедал и говорит по телефону:
— Быстро мне сюда Достоевского! Три тома. Читать буду.
— Поздно, батенька, — отвечает ему телефон, — в детстве не песиков теребить надо было, а книги читать.
Неспокойная я
Урожай получился — песня. Михей сел на трактор и, запевая песнь, поехал.
— Та-рам, та-рам, — пело в тракторе.
— Курлы, курлы, — защищалась природа.
— Ти-рьям, ту-дым, — настаивал Михей.
— Ужо тебе, — стонала ночью женка.
Есенин повесился.
Серебряный рык
Пролетарии, наконец, взяли и соединились. Чудесно.
Ходят, бродят, о любви говорят. Руки свои разъять не в силах. Стихи рассказывают, о еде не помнят.
— Ни хрена, — сказал капиталист Федя, — прервать эту голубизну!
Взял и расстрелял восемь человек.
— Ах, ты сука, — сказал пролетарьят и был по-своему прав.
Ранний крест
Даулих изнасиловали в городском саду возле лодочной станции.
Насильников было трое. Почти безусые молодые парни, держа за руки, бережно срывали с нее платье, и старшенький, стягивая трусы, целовал в живот.
Барбара смотрела на них и тихо думала, что вот и ей Бог послал счастье.
— О сопротивленьи, — сказал младшенький, погладив ее горло узким лезвием, — не может быть и речи.
Барбара улыбнулась каким-то своим воспоминаниям и легла в мокрую после ночного дождя траву.
Клавесин
Несколько мужиков на перекрестке встретилось. Стоят — думают. Жара. Жаворонки. Рожь уродила, но пропала. Жизни — нет.
Постояв, решились изведать, где жизнь есть и кому она нравится.
Выпили браги, орехов поели и заснули. Лежат — храпят. В лесу Пришвин ходит. Хозяин тайги.
Проснулись через неделю. Поспали, вообще, неплохо. И пошли по Святой Руси.
А Русь, как позже оказалось, такая непростая, такая загадочная. Ужас.
— Надо же, — думали мужики, — надо же.
Кроме того, есть в ней то, чего нигде-нигде нет. И этого гораздо-гораздо больше, чем то, что есть обычно. Что же обычно есть, мужики разумели предполагая. Получалось разно, своеобычно, хотя и несколько диковато.
О евреях не говорили.
А тем временем купец Расстебаев выкинул к такой матери из дому клавесин. Устал от навязчивых звуков.
Жена рыдала.
Тарахтель