Крайняя мера
Шрифт:
Когда Грэшем и Манион зашли в камеру, Фелиппес поднялся им навстречу, и его лицо на мгновение прояснилось, а затем снова нахмурилось и приобрело тревожное выражение, хотя он искренне обрадовался своим посетителям. Беспокойство Томаса не ускользнуло от внимания Генри, но он ничего не сказал.
— Господи! Сам Генри Грэшем, да еще вместе с великаном-слугой, который не отходит от вас ни на шаг! Как поживаете, сэр, и что нового происходит в мире?
После смерти Уолсингема созданная им шпионская империя стала приходить в упадок из-за отсутствия центральной власти. Тому Фелиппесу досталась выгодная должность сборщика денежных пособий, с бесконечными взятками и прекрасным домом, из которого ему было удобно наблюдать за теми, кто собирался отплыть к берегам Франции, и докладывать об их намерениях своему новому хозяину лорду Сесилу. Он жил в дружбе с Артуром Грегори, человеком Дорсета, славившимся талантом открывать запечатанные письма и снова их запечатывать, так, чтобы получатель ни о чем не заподозрил, и с бессовестным шпионом по имени Том Барнс. Все шло замечательно, пока в один прекрасный день Фелиппес не очутился в Тауэре, явно по приказу Сесила, где и пребывал по настоящий день.
— Мир мало изменился, Том, и люди в нем такие же порочные, как всегда, — весело ответил Грэшем.
— Ну, значит, действительно ничего не меняется! — рассмеялся в ответ Фелиппес.
После этого замечания он занялся содержимым корзинки, принесенной Манионом, в которой находились самые лучшие яства, обнаруженные им в доме. Кроме еды, предусмотрительный Манион положил туда три бутылки приличного вина, которые первыми подвернулись ему под руку при посещении домашнего погреба. От внимания Грэшема не ускользнула жадность, с которой Фелиппес набросился на еду.
Насладившись трапезой, он отхлебнул вина из простого стакана, стоявшего на голом столе, и взглянул на Генри.
— Другие бы на вашем месте уже задали множество вопросов, а вы сидите и чего-то ждете, да еще принесли мне еду и вино. Почему?
— Почему жду или почему принес еду и вино? — спросил Грэшем, поудобнее устраиваясь на трехногом табурете, кроме которого в камере почти не было мебели. — Я жду, потому что такая старая хитрая лиса, как ты, расскажет мне только то, что захочет и когда захочет, но никак не раньше. А еду и вино я принес, потому что мне это ничего не стоит, и, кроме того, старая хитрая лиса однажды мне очень помогла и, возможно, поможет снова.
— И какая же вам требуется помощь, сэр Генри, при вашем-то богатстве, великолепном доме и ослепительной красавице под боком? Какой толк от старой хитрой лисы, если ее заперли в этом склепе и, похоже, не собираются выпускать?
— Меня пытаются убить, Том. — Голос Грэшема звучал тихо, и в нем не слышалось и тени жалости к себе, как будто речь шла о самом обыденном деле.
В сырой и темной камере наступила мертвая тишина, и Грэшему показалось, что его слова не слишком удивили Фелиппеса.
— Думаю, меня хотят убить не из-за великолепного дома или богатства и даже не из-за ослепительной красавицы. Я не знаю ни причины, ни имени заказчика. А вот ты прольешь свет на это дело. Обладание нужной информацией — великая сила.
— Да, я знаю, что на вашу жизнь покушались прежде и, несомненно, снова попытаются убить. И, знаете, сэр Генри Грэшем, в один прекрасный день им повезет, и они расправятся с вами, как и со всеми нами.
— Вот видишь, Том! — бодро воскликнул Грэшем. — Если это им не удастся, их работу выполнит Господь или дьявол. Но прежде я хочу заставить их хорошенько побегать.
— Скольких человек уже убили? — хмуро спросил Фелиппес, устремив на Грэшема взгляд, не утративший былой остроты и проницательности.
— С моей стороны погиб только Уилл Шедуэлл. Ты помнишь беднягу Уилла, эту ходячую чуму в человеческом обличье, вместилище всех болезней на свете? Однако он был по-своему преданным и заслужил лучшую участь, чем смерть от излишней дозы речной воды. Что до наемных убийц на реке, думаю, что это не последние жертвы.
— Я помню Уилла Шедуэлла. Он закончил бы свои дни счастливо, если бы упился до смерти, но, разумеется, не речной воды. Итак, чем может вам помочь несчастный узник?
— Сначала расскажи, как ты оказался в этой дыре. Я-то думал, твои дела идут хорошо. Почему же колесо фортуны неожиданно опустило тебя так низко?
— Я привык к праздности и комфорту. Словом, позволил себе расслабиться, чего никогда не делали вы, сэр Генри. Я шел по следу папистской бури, бушевавшей за границей, и ко мне приходило и уходило множество людей, с которыми не следует иметь дела. Я написал проклятому негодяю Хью Оуэну, назвался Винсентом и заверил его, что примкну к любому делу, которое он поддерживает. Я надеялся, что он разоблачит себя и напишет ответ, который я смогу показать Сесилу. Но он не ответил.
Фелиппес снова сделал большой глоток вина. Стоявшая на столе бутыль уже наполовину опустела.
— И тогда я сам ответил на собственное письмо.
— Ты написал письмо этому предателю Оуэну за границу, а потом сам же на него и ответил? — недоверчиво переспросил Грэшем.
Изуродованное оспой лицо Фелиппеса расплылось в широкой улыбке.
— Почему бы и нет? — Он широко развел руки. — В конце концов, человеку нужно как-то жить. Сесил не узнал бы настоящего шпиона, если бы даже тот пришел к нему и укусил за задницу. Я зашифровал свой ответ наилучшим образом и назвался Бенсоном. Бенсон написал замечательное письмо, полное намеков о многочисленных заговорах против короны и королевства. И я продал Сесилу его письма.
После слов Фелиппеса последовал громкий взрыв смеха. Грэшем и Манион не могли сдержать чувств.
— Итак, ты подделал письмо к Оуэну, а затем подделал его ответные письма и продал их Сесилу? Очень экономное использование материалов, Том. Неужели лорд Сесил не учуял подвоха?
— Подвоха? Он учуял только манящий запах тайного заговора и насладился им в свое удовольствие. А потом эта сволочь… этот жалкий раб Том Барнс похитил копию письма, написанную рукой Винсента, и письмо, написанное почерком Бенсона, и показал их Сесилу, который, естественно, знал только почерк Бенсона. Я не потрудился писать разными почерками, так как в мои планы не входило показывать Сесилу письма Винсента. Откуда мне было знать, что он увидит письма обоих авторов, написанные, разумеется, одним и тем же почерком?
— И милорд разгневался? — осведомился Грэшем, задумчиво глядя на собеседника.
— Разгневался! Да он от злости обгадил свое шелковое белье и сразу же послал за мной и обгадил меня с ног до головы, а потом отправил сюда. Вот скотина! Никакого чувства юмора. И это после всего, что я сделал для него и его вонючей страны!
— А сейчас он разгневался еще больше? Твои апартаменты далеко не самые лучшие в Тауэре.
— Нет, Сесил не имеет к этому никакого отношения. Уверен, он давно обо мне забыл. Это проделки хрыча Уада, или, как вы его зовете, сэра Уильяма Уада. Проклятый старпер! Несколько дней назад его назначили комендантом Тауэра. Когда он обследовал свою новую вотчину, то пришел в дурное расположение духа, увидев, в каких условиях живут именитые узники вроде Рейли. Но их он трогать не осмеливается, разве что скажет какую-нибудь пакость. А я оказался козлом отпущения, и два дня назад меня перевели в эту дыру.