Кража в особо крупных чувствах
Шрифт:
– Баба с возу – кобыла легче, – буркнул Петр. – А, впрочем… Камеры же там наверняка есть?
– Камеры там есть, – у Арсения сегодня были ответы на все вопросы. – Но они стоят на входе, где турникеты. Вы представляете, какая там проходимость, какой массив лиц? Это вам не камера в подъезде. Мы всем управлением будем до Нового года отсматривать. Вот, говорят, – мечтательно вздохнул Арсений, – можно программе искусственного интеллекта фотографию скормить – и она сама все найдет. Только до нас эта технология еще не дошла.
–
– Придется. Ну что, Петр Тихонович, будем дожимать Поварницына?
– Дожимай.
– Есть дожимать. Сегодня у нас очная ставка с консьержем.
Очная ставка ничего не дала. Консьерж в лучших свидетельских традициях – ни хрю, ни му. Вроде не он, а может, и он, ну бороды же нет, и очков нет. Когда Поварницына обрядили ровно в такую же одежду, что была на типе с записи с видеокамеры, и прилепили бороду и очки, консьерж радостно тут же признал – да, это он! Когда в этот же наряд одели оперуполномоченного Худякова, который был схож по телосложению с Поварницыным, – с не меньше радостью и в нем опознал человека, бывшего в доме Конищева в часы убийства. Тьфу на таких свидетелей!
В общем, подобное признание к делу не подошьешь. Поварницын же от факта своего опознания выразил твердое намерение сначала упасть в обморок, потом возрыдать, но чистосердечное признание не изобразил.
И теперь надо было решать, что с ним сделать.
– Петр Тихонович, вас Конищева спрашивает.
Петр с удовольствием оторвался от изучения протокола осмотра места преступления и взял трубку телефона.
– Тихий, слушаю.
– Здравствуйте, Петр Тихонович.
– Здравствуйте, Элина Константиновна, – по телефону называть ее по имени-отчеству оказалось легко. И «Константиновна» выговаривалось без малейшего напряжения. Да и вообще, теперь Петру казалось, что этот поцелуй был… каким-то ненастоящим. Не с ним. Может, вообще, это ему почудилось?
– Пётр Тихонович, могу я вас пригласить на чашечку кофе?
А, может, и не почудилось.
Впрочем, он сам собирался с ней еще раз поговорить по поводу Поварницына. А на ловца и зверь бежит. Снова.
– Я хотела вам кое-что рассказать, – раздалось снова в трубке. – Мне кажется, это важно.
– Хорошо. Завтра в четыре вам удобно?
– Да.
– Приеду.
– Кофе будете?
– Конечно, буду. Меня же на кофе пригласили.
Она улыбнулась. Красивая у нее улыбка все-таки. И ноги в голубых джинсах стройные до безобразия. То есть, до бесконечности. А под тонкой трикотажной кофточкой видно, что грудь есть – небольшая, но вполне оформленная.
Отличный фоторобот, блядь.
– Как хорошо, что я его сварила. Только сняла с плиты. Вы пунктуальный, Петр Тихонович.
– Мне так положено, я человек казенный, Элина Константиновна.
Петру казалось, что они играют в такую игру – кто кого вежливее и любезнее. И при этом четко понимают оба, что это игра. И каждый думает о чем-то другом, выговаривая все эти любезности. О чем думала Элина, Петр, конечно, не знал. А сам он смотрел вслед ей, когда она уходила на кухню.
У нее отличная задница, ко всему прочему. Зря он в прошлый раз ее не полапал, когда была возможность. Теперь мучайся, какая она на ощупь.
– Итак, о чем вы хотели меня спросить?
Петр помолчал, никак не выдавая своей реакции на ее вопрос. Она сама его пригласила. Сама сказала, что хочет о чем-то рассказать. Но при этом уверена, что именно Пётр хочет ее о чем-то расспросить. Что это – проницательность? Или уверенность в том, что следователь всегда о чем-то хочет спрашивать? В любом случае, не следует забывать, что с Элиной Конищевой надо держать ухо востро.
– Давайте начнём с вас. Что вы хотели мне рассказать, Элина Константиновна?
Ему доставляло какое-то странное удовольствие называть ее по имени и отчеству. Словно заново отстраивая дистанцию. И наблюдать за ее реакцией. Правда, дальше наблюдений дело не шло – и ни к каким определённым выводам Петр не пришел. Нравится ли ей это или нет? Ее ответная вежливая дистанция – игра или нет? В начала разговора ему казалось, что да. Теперь уверен не был.
– Хорошо. Просто я вчера внезапно вспомнила, что забыла вам рассказать про иконы.
– Какие иконы?!
– Старинные. Кажется, очень дорогие. Псковская… или новгородская школа. Забыла. Век, наверное, пятнадцатый. Не буду врать. Чтобы не опозориться – я в этом совершенно не разбираюсь.
– Я тоже, – соврал Петр. Нет, он не разбирался. Но общее представление имел. Если у тебя родная тетка – иконописец и реставратор, а ты ее крестник и любимый племянник – о ее делах ты волей-неволей осведомлен, и даже больше, чем Петру бы хотелось. А потом его ошарашила внезапная мысль. – Иконы тоже пропали?!
– Нет. В том-то и дело, что нет.
– Покажите мне их.
– Почему вы мне не сказали, что в доме есть сейф?
– А вы не спрашивали.
Ну Элина… Ну Константиновна…
Петр задумчиво смотрел на серую металлическую дверцу. Сейф был спрятан не за картиной, как это обычно показывают в фильмах про ограбления. Он был, судя по всему, пристрелен к стене и находился внутри книжного шкафа. Лицевую стенку сейфа закрывал лист потной бумаги по типу картона, на которой были отпечатаны корешки книг. Конспирация запредельного уровня, конечно. Но при осмотре места убийства никому не пришло в голову заглянуть в книжный шкаф.
Балбесы.
– Открыть?
– А вы его уже трогали? Открывали?