Кречет
Шрифт:
— С отцом в тир ходила, любил он это дело и меня за собой таскал. По началу не хотела стрельбой заниматься, а потом привыкла, а когда нравиться стало, все закончилось… А это началось, — последние ее слова дрогнули.
— Все там будем, рано или поздно. — вздохнул старик. — Лучше поздно. Жизнь потерять — дело нехитрое, а смерть потерять невозможно.
Энн задумалась… Воспоминания нахлынули и увели ее от действительности… Большая светлая кухня, на столе белая скатерть. Белый фарфор выставил напоказ завтрак. Энн смотрит на мать, затем на отца.
— Милая, в
— Завтрак — самый важный прием пищи, — отец опустил газету и добавил, — У тебя сегодня акробатика, ты помнишь?
Энн нехотя колупала кашу. Учеба, тренировка, английский с репетитором, прогулка с собакой, а завтра все то же, и послезавтра, только вместо английского французский. А хотелось не «день сурка», и не по плану, а чтобы жить, как настроение будет… И за школой с подругами курить, и поспать до обеда и… Но нет, она же отличница, у нее перспективы. Что скажут родители, тренер? Отец всегда говорил, что ценность человека определяется тем, каким путем он идет к вершине, а не тем, достигнет ли он ее вообще. А она должна достигнуть — другого от нее не ждут. А хочет ли она этого… Боже… Какая я была дура! Это был не день сурка, это был день простого счастья, счастья длинною в жизнь.
Солнце уже норовило спрятаться за макушками вязов, когда, наконец, разгрузили пикап и закончили обустройство убежища. Церковные лавки расставили по периметру зала, раскинув на них спальники. Алтарь застелили пленкой, превратив в обеденный стол, благо, внедорожник был заранее снаряжен на случай экстренного отхода: запас консервов и первостепенная утварь в нем имелись. Водосвятный бак наполнили питьевой водой из церковного колодца. На колокольне оборудовали скрытый наблюдательный пост, завешав ее по периметру мешковиной, найденной в кладовой.
Пистолетов оказалось пять, их раздали всем кроме Лилии и Доктора. Доктор сам отказался — таких вещей он с детства боялся. Энн показала азы обращения с оружием и поведала о мерах безопасности. От тренировочных стрельб пришлось отказаться: шуметь нельзя, да и патронов не густо, всего около сотни. Не успев обзавестись пистолетом, Рудый тут же неоднократно нарушил основное правило безопасности — никогда не наводить ствол на товарища, даже если пистолет не заряжен. Гектор лишил его оружия и торжественно вручил багор.
Двери церкви заперли изнутри на засов. Узкие окна, сквозь которые могла просочиться лишь кошка, завесили церковными полотенцами. Вечером зажгли восковые свечи. Их тонкие стебли быстро кривились и таяли, но Доктор нашел моток фитильной нити. Сплавленный воск можно было использовать повторно для лепки свечей. Энн накрыла на стол: сухари, мясные консервы, разогретые на церковных лампадах, зеленый горошек и кукуруза в банках, чай и одна маленькая шоколадка. Рудый где-то раздобыл две бутыли «Кагора» и церемонно водрузил их на алтарь. Гектор разлил вино по обрядовым чашам и позвал всех к столу. Лилия молча перекрестилась, и первая пригубила бокал.
Церковь чудесным образом повлияла на ее психику. То ли неприступность
На высоком церковном столике с покатым верхом Лилия нашла библию и больше не расставалась с увесистой книгой. Носила ее с собой, прижимая к груди, словно, ребенка. Библия дарила покой, грела душу.
— Не налегай, — Гектор глянул на Рудого.
Тот, захмелев, наливал себе очередную порцию "Кагора":
— Уже вечер, время переложить нагрузку с мозга на печень! Давайте за то, чтобы жить, а не выживать!
— Чтобы выжить, помогать друг дружке надобно, не как ты сегодня… Трусливый друг страшнее врага, ибо врага опасаешься, а на друга надеешься. Не совестно тебе?
— К своему стыду мне никогда не стыдно.
— О себе только и думаешь, — возмутилась Энн, наморщив аккуратный носик.
— Я люблю только трех человек: себя, меня и того красавца из зеркала.
— А ну как выпрем тебя из общины, и ходите втроем, любите себя! — пробурчал Гектор.
— Ну ладно вам! Уже пошутить нельзя. Не боец я, страшно стало…
— Не боится только дурак, а мы и есть твое отражение в зеркале: не будет нас — не будет и тебя, — нравоучительно проговорил Гектор.
Доктор с Лилией молчали. Словно пара неразлучников они жались на лавке и тихо вздыхали. Изодранный шерстяной костюм Доктору пришлось выбросить. Лилия нашла в церкви рясу и нарядила в нее мужа. Не самая удобная одежда для полевых условий. Теперь он напоминал падшего священнослужителя, предававшегося в храме греховным объятиям.
Спать легли за полночь. Первым вызвался дежурить Гектор. Луна попыталась заглянуть через щель в занавеске, ее рассеянный свет вытащил из полумрака икону Божьей матери, возвышавшуюся по центру за алтарем. В миндалевидных глазах Богородицы читалась печаль. Старик встал перед ней на колени и, перекрестившись, вопросительно посмотрел на лик:
— За что ниспосланы такие испытания?
— Нам суждено терять близких. Как иначе узнать, насколько они значимы для нас, — Богородица с укором посмотрела на Гектора.
Старик закрыл глаза, прозрачная бусина скатилась по щеке. Губы его зашептали:
— Жаль не себя, не грешных душ чужих! А что ж младенцы, чистые душой, не знавшие любовь, почили, не начавши жить? Молчишь? Моя слабеет Вера. Я верю только в тех, кто верует в себя. И уповать на милости с небес, мне не досуг. Утратив веру, дух прозрел. Душою умерев, я бренностью воскрес!..
Утро встретило сыростью и прохладой. Гектор открыл глаза и прищурился. Последним должен был дежурить Рудый. Сидя на стуле, он благополучно зарылся в спальник и спал на посту. Вот шельмец! Приподнявшись на локте, старик швырнул в него ботинок. Рудый вскочил, выпучив глаза, и ошалело заморгал.