Кремлёвцы
Шрифт:
Подошли Миша Сомов из третьего взвода, Володя Верещагин из первого, Серёжа Леонов и другие ребята.
– О-о, и ты здесь! – воскликнул Миша Сомов, обнимая Николая.
Это был худощавый, подтянутый паренёк, довольно высокого роста, а потому немного порой сутулившийся.
Плотный крепыш Верещагин прибавил к сказанному Сомовым:
– Я ж предупреждал, что все в МосВОКУ встретимся. Тоже мне, академик. И зачем эта академия?
– Только что жизнь там легче, – сказал Сомов. – Дисциплина не та, что здесь. Но зато до лейтенантских звёздочек пять лет чапать.
Верещагин
– Правильно Садыков говорил: нечего «прогрессивными» училищами себя тешить. Наш удел – общевойсковые, да танковые. Только проблем себе создал.
Подполковник Садыков был командиром роты в Калининском суворовском училище.
Верещагин всех удивил в выпускном классе, когда началось распределение по высшим военно-учебным заведениям. Имел право, как золотой медалист на любой выбор – а он шёл на медаль твёрдо и получил её – так вот всех удивил, что, не раздумывая, записался в Московское ВОКУ.
Но просто не все знали одну тайну Верещагина, которая была так же тайной и Константинова.
В ту пору все мальчишки были взволнованы, взбудоражены и, даже можно сказать, очарованы кинофильмом «Щит и меч». Этот фильм потрясал воображение. Этот фильм даже в позднейшие годы, когда появились знаменитые «Семнадцать мгновений весны», не утратил особого зрительского интереса и горячих симпатий.
А тогда!? Тогда, в середине шестидесятых редкий мальчишка не мечтал стать разведчиком, послужить Родине. Завораживала песня «С чего начинается Родина». И Николай в гостях у родственников, когда слышал разные немного провокационные, порой, вопросы, которыми испытывали его, отвечал: «Поставьте мне песню: «С чего начинается Родина», а потом приказывайте. Пойду за Родину. Если нужно – на смерть!»
Да он ли один так думал? Нет, не только он и далеко не только он, так думали многие, многие и очень многие.
И вот задумали Константинов и Верещагин, которых сдружила комсомольская работа в роте, попробовать поступить в Высшую школу КГБ. Что они знали о ней, что могли знать-то? Только то, что есть такая школа и что один из учебных корпусов находится возле Белорусского вокзала на Ленинградском проспекте. Это серое, приземистое здание манило Николая, когда он проезжал или проходил мимо.
Но куда там?! Установка была твёрдая – суворовцы должны идти в высшие командные училища, прежде всего общевойсковые и танковые, затем – артиллерийские, связи и так далее, но командные. Поступать же в академии или высшие инженерные училища, приравненные к ним, право предоставлялось только тем, кто оканчивал училище с золотыми и серебряными медалями. Ну а что касается учебных заведений других ведомств, то есть КГБ, МВД, то туда путь был закрыт. Даже в высшие военно-учебные заведения других видов Вооружённых Сил вырваться было почти невозможно. К примеру, в высшее военно-морское училище из роты ушёл только один выпускник. И только один в Ленинградскую военно-медицинскую академию.
Что же делать? Николай заговорил на эту тему с соседом по подъезду, капитаном КГБ, служившим в Управлении Комитета Государственной Безопасности по Калининской области. И тот посоветовал написать письмо на имя Председателя КГБ Семичастного.
Обсудили они с Верещагиным этот совет, да и написали. Письма друг другу не показывали. Уже началась своеобразная секретность. Константинов постарался, всю душу вложил в письмо. Запечатали конверты, и он отправился, когда отпустили в очередное увольнение, прямо на Центральный почтамт. Оттуда и отправил письма заказными.
Это было в апреле. До выпуска оставалось около двух месяцев.
Отправили они с Верещагиным свои письма, но ни ответа, ни привета. Записались пока так: Константинов в академию, а Верещагин в Московское ВОКУ. И вдруг. Внезапный вызов к начальнику училища. Такое бывало редко, да практически и вообще не бывало, чтобы, минуя ротного, взводного, суворовца вызывали прямо к генералу, да ещё с занятий.
В приёмной Константинов нашёл Верещагина – он был в другом взводе, и приказ прибыть к генералу получил отдельно. Но это по крайней мере ожидаемо. А вот то, что вместе с ними был вызван и Миша Сомов, для обоих оказалось неожиданностью.
Отдышались после бега на короткую дистанцию от расположения роты до кабинета генерала, стали ждать, причём ждать молча. О чём тут говорить? Секретность!!!
Ждали недолго. Пригласили в кабинет. Вошли все вместе, втроём, остановились перед столом для совещаний, но доложить не успели. Генерал махнул рукой, мол, не надо, и сказал:
– Я вас вызвал по просьбе начальника особого отдела Калининского гарнизона.
Он даже назвал фамилию, но никто из троицы её не запомнил, настолько велико было напряжение.
Полковник с чёрными петлицами, именно с чёрными, а не тёмно-синими, как у сотрудников КГБ, начал очень мягко и вежливо.
Он сказал, что ему поручено из Москвы дать ответ на письма. И он отвечает, что письма суворовцев рассмотрены на самом верху, что там… благодарны за такие искренние, патриотические мысли, в них высказанные, и что таких ребят с удовольствием бы взяли в своё ведомство. Но… Существует строжайший порядок. Время рассмотрения заявлений всех, кто желает поступить в учебные заведения КГБ, строго определено. Отбор кандидатов закончился месяц назад. И это твёрдое правило никто не может изменить. Но пояснил также, что будут приветствовать, если суворовцы не изменят своей мечте, и в последующем, уже после окончания военных училищ или академий снова подадут рапорта о направлении их в это ведомство.
Когда он закончил свой краткий монолог, генерал встал из-за стола, с раздражением бросил на стопку бумаг очки и стал распекать всю неугомонную троицу. Никогда прежде и никогда в будущем Николай Константинов не видел генерала в таком вот раздражённом состоянии. Генерал говорил, что каждый военный знает о порядке обращения в высшие инстанции. Такое обращение, согласно уставу, может быть только строго по команде.
А всё же чисто интуитивно чувствовал, что раздражение это немного нарочитое, что не так уж генерал, которому, вероятно, полковник рассказал о содержании писем, серьёзно негодовал. Ведь не куда-то в тихую гавань просились, а туда, где служба не мёд и не сахар.