Кремлевские звезды
Шрифт:
Его ведёт, коробит и корёжит, но парень он крепкий, так что остаётся стоять на ногах. Ресницы только хлопают, как крылья бабочки, и губы бесформенно расползаются, будто он сейчас расплачется.
Чтобы поставить точку, мне приходится вбить колено в его звенящую бубенцами бездну и легонько, буквально мизинчиком, толкнуть. Он падает, тихо воя.
Михась с Карпом, двинувшие было мне на подмогу, останавливаются и, переглянувшись, возвращаются к своей машине. Я тоже иду к своей. Возлюбленная поверженного титана истошно вопит, стоя на крыльце:
— Убили!
Скачков заводит
— Виталий Тимурович, — нарушаю я молчание минут через пять. — Дела закручиваются, и если сейчас ещё можно выскочить из поезда, то совсем скоро это станет практически невозможно. Я вас в этот поезд затащил, а поговорить по душам не поговорил. Не спросил даже, вы ехать-то желаете? Это, признаюсь, исключительно из эгоизма, вернее нет, это из страха, что вы откажетесь. А так вроде всё само собой получается, и куда вы теперь уже денетесь. С подводной лодки. Но нет. Если хотите, выходите из игры. Мне без вас будет в разы труднее, но я держать вас не буду. Понимаю, дело слишком рискованное, да и цель какая? Я вот хочу будущее изменить, не смейтесь только. А вам это всё зачем? Явно не ради денег, насколько я смог вас узнать.
Он бросает на меня короткий взгляд и снова смотрит на дорогу. Отвечать не торопится, ну, и я не наседаю.
— Не ради денег, — наконец, говорит он. — Ты прав. И не только потому, что ты меня от пенсионной тоски спас. И так бы приспособился, тренировал бы помаленьку. Хотя, если честно, испугался я, когда выбросили меня и всё, вроде как жизнь закончилась…
Он делает паузу, но потом продолжает:
— Не знаю, как и сказать… Мог бы ответить, что ненавижу всю эту братию блатную лютой ненавистью, за то что брата моего забрали. Сделали таким же отбросом и убили потом. Но не поэтому… Вернее, не только поэтому. За брата я всегда хотел поквитаться и даже ментом стать собирался, но иначе жизнь сложилась. А ты вроде как не мент, да против урок, хоть и водишься с некоторыми. Народный мститель.
Он усмехается такой наивной мысли, а потом продолжает:
— Нет, конечно, ты бабки гребёшь. Но я чувствую, что не ради бабок всё, не такой ты, как они. Не знаю, короче, что тебе сказать. И Платоныч не такой. Вроде вы вне закона, но за справедливость. Может, и не так, но мне проще так думать. Поэтому и остаюсь. Всё равно больше делать нечего, а тут пацанов буду воспитывать. Но учти, тебе буду отдавать только тех, что в мирной жизни себя применить не смогут. Я таких сразу вижу. Понял? На чистых и доверчивых даже не рассчитывай, пусть коммунизм строят.
— Так ещё даже лучше, — соглашаюсь я.
После этого он замолкает и до самого моего дома мы больше не говорим ни слова.
— О, Егор, давай за стол скорее, — встречает меня мама, — пока не остыло. Мы сегодня с отцом подзадержались, и ты вот тоже.
— Мам, пап, я хочу завтра сделать обед для друзей и близких.
— Чего? — поднимает мама брови.
— Есть повод, — улыбаюсь я. — Вернее, несколько сразу будет.
— Это какие такие поводы? — щурится отец.
— Нет, заранее не скажу, но поверьте, поводы вполне важные и серьёзные.
— И кого ты хочешь позвать?
— Да кого, всех тех же. Круг у нас не слишком широкий. Рыбкины.
— Точно надо? — хмурится отец.
— Без них никак, — улыбаюсь я.
Папа Гену недолюбливает, хотя вражды никакой нет, но осадочек, как говорится имеется…
— А ещё кого, Юрия Платоновича? — спрашивает мама.
— Да, его с Трыней. Ну, может, он захочет и барышню свою позвать…
— Ой, и барышня уже, поглядите-ка, — смеётся мама. — Вон у тебя самого ещё нет никого, а у него уже подружка.
— Ну, это ты не торопись, — многозначительно улыбаюсь я.
— Чего?! — сразу делается настороженной мама.
— Всему своё время, — невинно улыбаюсь я. — Мам, только я тебя хочу попросить приготовить угощение. Я утром смотаюсь к тёте Любе, дефицитов каких-нибудь привезу, а потом на собрание пойду, так что…
— Нет, ну ты конечно… — качает головой мама. — А чего не за пятнадцать минут сообщил, так-то если?
— Ну, м-а-а-а-м… Тебе Наталья поможет.
После ужина я звоню Наташке. Она, наверное обижается, что я долго не появлялся, но дел было действительно очень много. Я беру Раджа и жду её на улице. Она выбегает из подъезда, и лицо её светится трогательной детской радостью.
Мы идём гулять, доходим до Набережной, бредём вдоль реки, а потом долго сидим на лавочке и целуемся под покровом опускающихся сумерек. Радж заглядывает нам в глаза, а я держу Наташку за руку и ненароком ощупываю безымянный палец, пытаясь сообразить, какого он размера.
Утром Пашка подъезжает на чёрной двадцать четвёртой «Волге».
— Павел! — качаю я головой. — А ведь неплохо, да?
— Смотри сам, — улыбается он. — Вроде неплохо. Движок перебрали, ходовую перебрали, сцепление новое поставили, вообще нулёвое. Денег тебе это стало, конечно, но результат вот он. Кузов отполировали, в салоне ковёр, чехлы новые натянули. Кожаная оплётка на руле. Магнитола. В общем, можно теперь нормально ездить.
— Паш, ну ты крут! О, и телефон уже поставили. Блин, прямо бомба. Объявляю тебе благодарность и премию.
Он довольно смеётся.
— Ну что, погнали тогда?
Погнали. Мчимся на Южный. Тёти Любы сегодня нет, она на даче, но корпулентная и громогласная Зина, ждёт моего приезда. Она смущается, когда я её обнимаю и отдаёт мне сумки с пакетами, подготовленные Гусыниной.
— Ну, ты бы хоть заглянул как-нибудь, — укоряет она меня. — А то прибежал и сразу убегаешь. Хоть бы посидели, чай попили, и чтоб Любовь Петровна была.
— Заеду, Зина, обещаю. Ты меня знаешь.
— Все вы мужики одинаковые, — хохочет она.
В сердце отзывается тёплое чувство, и я обещаю себе обязательно приехать и навестить их в самое ближайшее время.
Я привожу продукты и мама начинает суетиться на кухне. Потом приходит Наташка с радостными лучащимися глазами и начинает помогать. И мне кажется, что делает она это с особым чувством и радостью.
Я надеваю костюм, повязываю галстук, прицепляю медаль и выхожу во двор. Гена уже здесь. Он тоже при параде, как-никак знак отличника будет получать.