Кремлевское кино
Шрифт:
— Отныне весь персонал посольства будет заниматься только антисоветской деятельностью. Мир — это небольшое время, отпущенное нам в связи с проведением подготовки к новой войне, которая должна утвердить во всем мире американский образ жизни.
Анну отправляют в командировки по Украине и Армении, она пишет светлые репортажи, но их переделывают, искажая до неузнаваемости. И лишь начальник отдела информации Хауорд сочувствует ей и становится единомышленником. Он отказывается применять бессовестные методы своих коллег, и его вызывают в Америку на суд. Вместе с ним едет Анна. На суде Хауорда оправдывают, но в тот же день неизвестные расстреливают его в баре. Анна возвращается в Москву, где ей поручено написать книгу об отсутствии свободы в СССР и о том, что Хауорда убили коммунисты. Тогда Бэдфорд принимает решение просить политического убежища. Ее исчезновение вызывает в посольстве настоящую панику…
Но на этом съемки фильма прекратились. Неожиданно в «холодной войне» что-то оттаяло, появились мирные инициативы, Москва стала готовиться к Международному экономическому совещанию, и подобно тому, как после пакта Молотова — Риббентропа легли на полку все антигерманские картины, точно так же поступил запрет на все антиамериканское.
К тому времени Довженко успел снять семьдесят процентов фильма и предвкушал, что это его творение превзойдет по силе все предыдущие. На главные роли он взял донецких украинцев: замечательную актрису и певицу Лилию Олимпиевну Гриценко, исполнительницу партий Иоланты и Чио-Чио-Сан в музыкальном театре имени Станиславского, и ее родного брата, высокого красавца Николая Олимпиевича Гриценко, уже известного по фильмам «Машенька», «Старинный водевиль», «Кавалер Золотой Звезды». Натурные съемки режиссер проводил на батькивщине, считая, что только Украина питает его творческие силы. Лишь сцену в американском баре он снимал в знаменитом московском коктейль-холле на улице Горького. Все летало и светилось, как вдруг в один из прекрасных мартовских дней свет погас. В павильоне отключили электричество, режиссера вызвали к директору «Мосфильма» Сергею Кузнецову, и тот приказал съемки прекратить, съемочную группу рассчитать, а на вопрос «В чем дело?» отвечать отказался. Бедного Довженко чуть не хватил очередной инфаркт, и лишь добрый Иван Грозный успокоил, объяснил, что и почему, утешил:
— Ничего, Александр Петрович, это временно, как только американцы опять начнут показывать нам клыки, съемки возобновятся, и ты картину закончишь.
Теперь, как ни парадоксально, Довженко оставалось молить Бога, чтобы «холодная война» разгорелась с новой силой. Или уж, точнее, заледенела.
— Так вот, товарищ Сталин, — говорил теперь Большаков главному зрителю, — может быть, позволить Довженке доснять картину. Доснимет, а она пусть себе пока полежит на полочке. Жалко мне его, мается, сердечный. Недоделанное дело хуже ножа острого. Эдак, неровен час, окочурится наш самостийник!
— Окочурится, так жена доснимет, она у него тоже талантливая, — жестко ответил Сталин. — Нельзя, Иван Григорьевич, поймите меня правильно. Сейчас американцам известно, что мы снимали антиамериканское кино и остановили съемки ради возможного возобновления дружбы. А если он их продолжит, кто-нибудь да проболтается. То же самое и со всеми другими приостановленными картинами. Если снова начнется сильная вражда, мы их опять запустим в производство. Сейчас, после событий в Корее, американцы малость поостыли, поняли, что им не по зубам воевать с нами, готовы к мирному сотрудничеству. Но это временно. А там поглядим. Если хочешь, можешь объяснить это своему гайдамаку.
Афиша. Фильм «Кавалер Золотой Звезды». Реж. Ю. Я. Райзман. 1950. [Из открытых источников]
В Корее после успешного наступления войск северной коалиции в прошлом году началось мощное контрнаступление южной коалиции. Война севера и юга для янки перевернулась: теперь они выступали в качестве южан, дошли до границ с Китаем, но СССР послал свою авиацию, наши летчики сбивали американцев чаще, потери составили примерно два наших против трех американцев, и это еще при том, что наши не стреляли по летчикам, выпрыгнувшим с парашютом, а американцы наших парашютистов подло расстреливали. США поняли, что надо снова временно задружиться с СССР, чтобы еще лучше подготовиться к Третьей мировой.
— Ну, а кого будем в следующем году награждать Сталинской? — спросил Сталин и, не дожидаясь ответа, сам предложил: — Давайте всех цветных.
— Цветных? — обрадовался министр. — Их у нас целый букет. Мы ведь вновь, как в два прошлых года, в трех степенях будем давать?
— В трех.
— Тогда так: первая степень — Чиаурели «Незабываемый девятнадцатый» и «Кавалер Золотой Звезды» Райзмана; вторая степень — «Свет в Коорди» Раппапорта и «Тарас Шевченко» Савченко; третья степень — «Белинский» Козинцева и «Пржевальский» Юткевича. Хотя, нет, они не цветные. Тогда можно Герасимова с «Сельским врачом». Или Петрова с его футболом, оно тоже цветное.
— Нет, Иван Григорьевич, — поразмыслив, возразил главный кинооценщик страны. — Первую степень дадим Савченко за «Тараса Шевченко». Когда-то мы этого парня разругали за «Гармонь», он исправился, а это надо ценить. За «Кавалера Золотой Звезды» Райзману тоже первой степени.
— А как же Чиаурели?
— Погодите вы со своим Чиаурели. Вторую степень дадим, я так думаю, за прошлогоднюю ленту «Донецкие шахтеры» — режиссеру Лукову. Когда-то мы и этого режиссерчика отхлестали, как сидорову козу. Он тоже исправился. «Донецкие шахтеры» у него очень хорошие вышли. Петров и Герасимов у нас много уже получали. Пусть подождут до следующего года. А третью степень дадим, как вы и предложили, за эстонскую тематику Раппапорту, он и о Попове, помнится, хороший фильм сделал. И еще одну третью степень — картине «В мирные дни», она ведь тоже в цвете. Как там фамилия режиссера?
— Браун, товарищ Сталин, Владимир Браун, белорус из обрусевших немцев.
— Он прекрасно снимает о моряках, а фильм «В мирные дни» превосходно показывает, как в мирное время можно совершать настоящие подвиги. Так что, товарищ киноминистр, я думаю, таким списком и ограничимся.
— Простите, товарищ Сталин, — опешил Иван Грозный. — А как же Чиаурели?
— А знаете что, товарищ Большаков, — прищурился главный зритель. — Надоел мне этот сталинский лизоблюд. И его фанерный Сталин мне тоже осточертел хуже горькой редьки!
Глава двадцать шестая. Черный ворон
В последний день февраля он никуда не ездил, хорошо выспался, до самой полуночи поработал в своем кабинете, написал три десятка страниц своей новой книги по политэкономии и лишь тогда почувствовал легкую пустоту в голове, пугающую его в последнее время. Отправился в прихожую, где вместо Власика за столом сидел его заместитель Лозгачев. Нового коменданта Ближней дачи Хозяин не спешил назначать, все еще надеясь, что Военная коллегия Верховного суда пересмотрит его дело и вернет верного телохранителя.
Власика арестовали в начале декабря прошлого года по дурацкому делу врачей. Первой скрипкой в этом позорном концерте явился министр внутренних дел Игнатьев. К нему тотчас присоединился квартет Берия — Маленков — Хрущев — Булганин. Якобы в стране много лет тайно действовало общество врачей-вредителей, травивших партийных деятелей. К концерту подключили и Сталина, хотя он в открытую сомневался в реальности такого злостного заговора.
Все началось еще четыре с половиной года назад. За два дня до смерти Жданова на имя Власика пришло письмо от заведующей отделом функциональной диагностики Кремлевской больницы Лидии Тимашук. В письме сообщалось, что она сняла кардиограмму у Жданова и установила инфаркт миокарда, но профессора Виноградов, Егоров и Майоров диагноз не подтвердили, а значит, они действуют враждебно по отношению к своим пациентам. Власик тотчас отнес бумагу Хозяину, тот прочитал и сказал: