Кремлевское кино
Шрифт:
— А сейчас сколько?
— Ровно два.
— Сейчас четырнадцать часов, а вас вызывали к двум. Два это ночью бывает, а днем бывает четырнадцать. Вы это на всякий случай усвойте, товарищ режиссер Ромм. Вы, творческие работники, к порядку не привыкли, пора с этим кончать. Я наведу порядок. Днем четырнадцать, ночью — два часа.
— Так что, мне теперь в два часа ночи прийти?
— Нет нужды. Больше не надо. Я уже посмотрел на вас. Можете идти.
Еще через несколько дней Дукельский к десяти вызвал всех режиссеров «Мосфильма». К десяти утра, потому что двадцать два часа — это вечером. Стулья расставили в его кабинете вдоль стены, посередине сел сам Семен Семенович, по обе стороны от него усадили секретаря директора студии, редакторов, секретаря парткома, председателя фабкома и — просто Ромма, как председателя творческой секции. Вызывали по двое — режиссера и директора съемочной группы, усаживали напротив, и Дукельский допрашивал: кто такие, какую картину снимают в данный момент. Как идут дела? Да идут, ничего. Жалоб нет? Нет. Все нормально? Нормально. Картина в плане? В плане. Ну, все, можете идти, следующий!
Режиссеры Преображенская и Правов вошли вдвоем. Недоумение: в чем дело, товарищи? Где дисциплина? Нет у вас дисциплины! Оказывается, Преображенская и Правов вдвоем одну картину снимают.
— И как получается вдвоем-то? — Семен Семенович гаденько хохотнул.
— Вполне получается. Уже седьмую картину таким образом снимаем. «Степана Разина». Восемьсот метров натуры отсняли.
— Ну, это мы еще разберемся, снимать ли вам вдвоем и дальше. Мне докладывали, что восемь тысяч метров израсходовано пленки, а вы говорите, восемьсот.
— Все правильно, для кино это нормально. Израсходовано восемь тысяч, а полезных метров снято восемьсот.
— Ну, дела! А остальные что? Бесполезные? Товарищ Зельдович, — повернулся Дукельский всем корпусом к записывающему секретарю. — Пишите: «При расследовании в студии обнаружено противозаконное деление снятых метров на полезные и бесполезные. Издать приказ об отмене бесполезных метров и запрещении снимать бесполезные». Стало быть, восемьсот метров сняли? И что там есть? Как движутся, как говорят и, так сказать, вот это все — и корабли, и лица, все? Есть оно?
— Да, все есть.
— И говорят?
— Да нет, еще не говорят. Натуру мы немую снимали, в основном звук черновой, будем потом снимать…
— Безобразие! Форменное вредительство! Восемьсот метров, и еще не говорят. А семь тысяч бесполезных. Я в этом еще разберусь. Ну ладно, можете идти. Следующий.
С. М. Эйзенштейн и М. И. Ромм в павильоне. 1941. [ГЦМК]
Следующими вошли Эйзенштейн и Васильев, но не из братьев Васильевых, а Дмитрий, он всегда с кем-нибудь совместно снимал, то с Вернером, то с Райзманом.
— Как? Опять вдвоем? Не жирно ли будет две режиссерские зарплаты на один фильм? — возмутился Дукельский. — Ведь вы, Эйзенштейн, известный человек, даже я о вас слышал. Неужели не в состоянии один снимать?
— В состоянии. Это был приказ Шумяцкого. Из-за недоверия ко мне после картины «Бежин луг».
— Этот Шумяцкий тот еще котеночек! Прохвост и жулик ваш драгоценный Шумяцкий. Вторую ставку вычеркиваем, будете один снимать, Эйзенштейн. Что снимаете?
— Пока еще готовимся к съемкам. Про Александра Невского.
— Это кто же вам разрешил кино снимать про классового врага? Ведь Невский был царь, если я не ошибаюсь?
— Личное распоряжение Сталина.
— Сталина? Ну, это мы разберемся! Идите.
Так, прочесав всех приглашенных, Семен Семенович, довольный собой, встал, прошелся туда-сюда, похрустел суставами пальцев, основательно, по каждому отдельно пальцу отстрелялся, и наконец обратился к Ромму:
— Ну а вы, Ромм, что сейчас снимаете?
— «Пиковую даму».
— Зачем?
— Ставлю. Сценарий давно одобрен. Так что, короче говоря, делаю «Пиковую даму».
— «Три карты, три карты, три карты»? Зачем?
— Я не оперу ставлю, я повесть Пушкина ставлю.
— Все равно не надо. Как это вы? После «Ленина в Октябре» — «три карты, три карты, три карты»? С ума сошли? Я не позволю вам идти на снижение. Ишь ты! Мы линию проводим. А надо эту линию разъяснять, понятно? Линия будет на современную тематику. Все, что не современная тематика, отменяем. Вот тут товарищ Пудовкин «Анну Каренину» собирался снимать, отменяем. Товарищ Ромм «Пиковую даму», отменяем. Товарищ Юренев там «Розовое и голубое», отменяем. Потом, «Суворова» тоже отменяем. «Золотой запас» тут — отменяем. Вот линия. Понятно? Вам будет новое поручение, подобное «Ленину в Октябре». Вы довольны должны быть, счастливы. Деньги у вас есть? Есть. Слава есть? Есть, есть. Я сам в газетах читал. Вот. Картину сделали хорошую? Хорошую. А тут — «три карты, три карты, три карты».
И Дукельский принялся проводить линию, наводить порядок и дисциплину. Мало того, что многие картины он запретил, пусть бы их остановили, а потом, после его ухода из кино, можно будет доснять, так нет же, он не просто запрещал, но приказывал запрещенные фильмы смывать. Бедного Шумяцкого теперь вспоминали с теплом: что имеем, не ценим… Идиотизм Дукельского продолжался, велено было прошнуровывать режиссерские сценарии, припечатывать их сургучной печатью, чтобы режиссеры не имели возможности менять тексты. И на сценарии писать, сколько прошнурованных и пронумерованных страниц, какие внесены правки.
Плакат фильма «Ленин в Октябре». 1952. Худ. А. Н. Клементьев
Реж. М. И. Ромм. Мосфильм. 1937. [ГЦМК]
Ромм взлетел на вершину киноолимпа, за «Ленина в Октябре» получил орден Ленина, Сталину понравилось, как он вставил в свою картину его образ в исполнении Семена Гольдштаба, и Михаил Ильич осмелился выступить против Дукельского, написал статью в «Комсомолку», а трусоватые издатели отправили ее на рассмотрение к самому Сталину. Сталин посмеялся и отдал Дукельскому для ознакомления: но чтобы ни один волос не слетел! Тот мгновенно вызвал Ромма к себе:
— Товарищ Ромм, вы нормальный?
— Вполне нормальный, Семен Семенович.
— Как же такое про меня написали? И унтер Пришибеев, и Держиморда. Это из Гоголя?
— Держиморда из «Ревизора», а Пришибеев из Чехова. Унтер, который все пытался особыми методами порядок наводить.
— А это? «Либо вредитель, либо идиот». Вы что, психованный?
— Нет. Малость нервный, но психическими расстройствами не страдаю.
— Послушайте, Ромм с двумя «мэ», сколько лет вами руководил этот котеночек Шумяцкий?